Энциклопедия творчества Владимира Высоцкого: гражданский аспект
Шрифт:
Однако в том же 1973 году поэт неоднократно выводил себя в образе пророка и мессии. Например, в песне «Я из дела ушел» он представал непризнанным пророком, с которым разговаривает Христос: «Открылся лик — я встал к нему лицом, / И он поведал мне светло и грустно: / “Пророков нет в отечестве твоем, / Но и в других отечествах — не густо”».
Здесь очевиден парафраз слов Иисуса из евангелья от Луки: «И сказал: “Истинно говорю вам: никакой пророк не принимается в своем отечестве”» (Лк. 4:24). А лик (во множественном числе) посочувствует лирическому герою в «Таможенном досмотре» (1975): «.Лики, как товарищи, / Смотрят понимающе / С почерневших досок на меня» (черновик: «Святые, как товарищи, / Смотрят понимающе, / Из огромной кучи на полу»; АР-4-217). Еще через год, в «Гимне морю и горам» (1976), с ликами святых сравнит себя лирическое мы: «Лунный свет отражен, чист и неотразим, / Как святые с загадкой на ликах, / Мы бесшумно по лунной дороге скользим, / Отдыхаем на ласковых бликах» (первая редакция /5; 445/). В это же время Высоцкий создает еще ряд произведений, где фигурирует святые: «Все великие земли давно нарекли / Именами великих людей и святых» («Этот день будет
Несмотря на то, что в песне «Я из дела ушел» к лирическому герою обращается христианский лик, тот не упоминает самого Христа, однако сравнивает себя с пророками других религий: «Пророков нет — не сыщешь днем с огнем, — / Ушли и Магомет, и Заратустра. / Пророков нет в отечестве своем, / Но и в других отечествах — не густо».
А однажды Высоцкий вывел себя даже в образе исламского пророка, который «приехал на белом верблюде»: «И взбесило толпу ресторанную / С ее жизнью и прочной, и зыбкой / То, что он улыбается странною / И такой непонятной улыбкой, / Будто знает он что-то заветное, / Одному лишь известное богу, / Будто знает он самое светлое — / Что узнать все хотят и не могут» («Из-за гор — я не знаю, где горы те…», 1961959). Точно так же «взбесило толпу» и наличие у лирического героя «фиги в кармане» (данное выражение является квинтэссенцией строки «Будто знает он что-то заветное») в стихотворении «Прошу прощения заране…» (1971): «Чиста, отмыта, как из рая, / Ко мне толпа валила злая / На всех парах, на всех парах. <.. > И, веники в руках сжимая, / Вздымали грозно, как мечи» (АР-9-38).
Наряду с этим песня «Я из дела ушел» предвосхищает одно из стихотворений 1979 года: «Открылся лик — я встал к нему лицом, / И он поведал мне светло и грустно» /4; 41/ = «Я спокоен — он мне всё поведал» (АР-7-14). В обоих случаях к лирическому герою обращается либо Христос, либо святой, однако в первом случае он его утешает, а во втором — ободряет: «Пророков нет в отечестве своем, / Но и в других отечествах не густо» (АР-3-154), «“Не таись”, - велел, и я скажу: / “Кто меня обидел или предал, / Покарает тот, кому служу”» (АР-7-14). Под выражением «гот, кому служу» может пониматься как Бог (ниже мы разберем стихотворение «Ах, откуда у меня грубые замашки?!», в котором поэт называет себя «рабом божьим»), так и народ (в одном из вариантов стихотворения «По речке жизни плавал честный Грека…» имеется следующая строка: «Но говорил, что он — слуга народа»; С4Т-3-107).
А в «Песне Билла Сигера» (1973) автор выведет себя в образе бога, мессии и суперзвезды Мак-Кинли: «Мак-Кинли — бог, суперзвезда, — / Мессия наш, мессия наш!», — которого так же, как Христа, предал Иуда: «Его Иуда / Обыграл…». В черновиках же герой прямо назван Христом: «Он — супермен, он — чемпион, / Прыгун из преисподней. / Вы от всего дрожите! / Комета — без хвоста, / Головка на орбите… / Явление Христа» /4; 383/. В свою очередь, комета без хвоста заставляет вспомнить написанную тогда же «Балладу о Кокильоне», где поэт вновь говорит о себе в третьем лице: «.. .Как в небе астероид, / Взорвался и в шипении безвременно угас».
И в Новом завете, и в «Песне Билла Сигера» люди задаются одинаковым вопросом о Христе и о лирическом герое: «Тогда сказали Ему: кто же Ты?» (Ин. 8:25) ~ «Но кто же он: / Хитрец и лгун / Или шпион, или колдун?». Кстати, Иисуса тоже считали колдуном: «А фарисеи говорили: “Он изгоняет бесов силою князя бесовского”» (Мф. 9:34). Для сравнения — лирического героя Высоцкого «держали в колдунах и в дураках» («Песня о вещей Кассандре»; АР-8-32) и называли «алхимиком-шарлатаном» («Баллада о Кокильоне»). Однако оба они являют собой полную противолож-ность тому, что думают о них фарисеи и толпа: «ибо Сын Человеческий пришел не
959 Цит. по факсимиле рукописи:См. также текстологический анализ этого стихотворения: Тырин Ю. Читая рукопись В. Высоцкого // Вагант-Москва. 0001. № 4–6. С. 25 — 36;губить души человеческие, а спасать» (Лк. 9:56) ~ «Душ не губил / Сей славный муж».
Приведем еще несколько общих мотивов: «сие да будет вам известно, и внимайте словам моим» (Деян. 2:14) ~ «Он мне: “Внемли!”, -/Ия внимал…»; «кто любит Меня, тот соблюдет слово Мое» (Ин. 14:23) ~ «Прошу любить, играйте марш!»; «Истинно, истинно говорю тебе: петух не пропоет, как ты отречешься от Меня трижды» (Лк. 22:34) ~ «Вот это да, вот это да! / Вскричал петух и пробил час: / Мак-Кинли — бог, суперзвезда, — / Он среди нас, он среди нас!». Последняя строка в рукописи имела вариант: «Учитель с нами — среди нас» (АР-14-122), — также находящий аналогию в словах Иисуса: «Вы называете Меня Учителем и Господом, и правильно говорите, ибо Я точно то» (Ин. 13:13).
И, наконец, оба проходят через смерть и воскресают: «но Бог воскресил Его, расторгнув узы смерти» (Деян. 2:24) ~ «Он видел ад, / Но сделал он / Свой шаг назад — / И воскрешен!».
В 1972 году пишется стихотворение «Енгибарову — от зрителей», формально посвященное безвременно ушедшему клоуну Леониду Енгибарову, а фактически — самому себе. К тому же главный герой здесь откровенно наделяется чертами мессии из 53-й главы книги пророка Исайи: «Но Он взял на Себя наши немощи и понес наши болезни» ~ «Горе наше брал он на себя»; «.. наказание мира нашего было на Нем <…> Он понес на Себе грех многих» ~ «Слишком много он взвалил на плечи / Нашего…»; «И избавил Он нас от болезней и снял наши недуги» ~ «И тревоги наши, и невзгоды / Он горстями выгребал из нас, / Словно многим обезболил роды…»; «Он был презрен и умален пред людьми. <…> Он был презираем, и мы ни во что не ставили Его» ~ «Зрители и люди между ними / Думали: “Вот пьяница упал”».
Сравним также строки «Шут был вор, он воровал минуты — / Грустные минуты тут и там» с первым посланием апостола Павла фессалоникийцам: «…день Господень придет, как вор ночью» (1 Фес. 5:2). А смерть клоуна на арене и смерть Иисуса на кресте сопровождаются наступлением темноты: «В полдень на землю опустилась тьма и не рассеивалась до трех» (Мк. 15:33) ~ «В сотнях тысяч
Сравнение себя с Христом в иронической форме присутствует также в стихотворении «Муру на блюде доедаю подчистую…» (1976): «Хоть я икаю, но твердею, как спаситель, / И попадаю за идею в вытрезвитель» (АР-2-52). А черновой вариант: «Соль, перец, уксус подъедаю подчистую. / Глядите, люди, — я страдаю, протестую» (там же), — отсылает к сцене распятия Христа: «Также и воины ругались над Ним, подходя и поднося Ему уксус и говоря: если Ты Царь Иудейский, спаси Себя Самого» (Лк. 23:36–37).
Очевидно, что «соль, перец, уксус», представляющие собой «муру на блюде», символизируют горечь от издевательств, которым власть подвергает лирического героя: «Не привыкать глотать мне горькую слюну — / Организации, инстанции и лица / Мне объявили явную войну…» («Я бодрствую, но вещий сон мне снится», 1973), «Заносчивый немного я, / Но в горле горечь комом: / Поймите, я, двуногое, / Попало к насекомым!» («Гербарий», 1976) и т. д.
Данный образ имеет своим источником песню «Мои похорона» (1971), где вампиры безуспешно пытались отравить героя: «Яду капнули в вино, / Ну а мы набросились <.. > Здоровье у меня добротное, / И закусил отраву плотно я», — так же как и в разбираемом стихотворении: «Муру на блюде доедаю подчистую».
Еще один черновой вариант стихотворения «Муру на блюде…»: «Глядите, люди, как я смело протестую! [В угаре пьяном я твердею и мужаю] <.. > Хоть я икаю, но твердею, как спаситель» (АР-2-52), — напоминает другое исповедальное стихотворение: «Не жалею глотки / И иду на крест. / Выпью бочку водки / За один присест» («И не пишется, и не поётся…», 1975; АР-4-148), — а также стихотворение С. Есенина «Быть поэтом — это значит то же…» (1925): «Потому поэт не перестанет / Пить вино, когда идет на пытки» («смело протестую» = «не жалею глотки»; «в угаре пьяном» = «выпью бочку водки» = «пить вино»; «как спаситель» = «иду на крест» = «идет на пытки»; кстати, в угаре пьяном Есенин оказывался в «Письме к женщине», 1924: «И я склонился над стаканом, / Чтоб, не страдая ни о ком, / Себя сгубить в угаре пьяном»). А «не жалеет глотки» герой и в стихотворении «Напрасно я лицо свое разбил…» (1976): «Один ору — еще так много сил». Процитируем также «Песню о вещем Олеге» (1967), имеющую явное сходство со стихотворением «Муру на блюде…»: «Как вдруг прибежали седые волхвы, / К тому же разя перегаром» («волхвы» = «как спаситель»; «разя перегаром» = «в угаре пьяном»). Далее волхвы предупредили князя Олега о скорой гибели, но он на них закричал: «Напился, старик, — так пойди похмелись», — а в стихотворении лирический герой в результате своих протестов «попадает за идею в вытрезвитель». Кроме того, Олег не поверил предсказанию волхвов: «И неча рассказывать байки», — а в стихотворении «Ах, откуда у меня грубые замашки?!» (1976) лирический герой сетует на «вранье да хаянье» в свой адрес. Здесь же он напрямую называет себя «рабом божьим», которому «отрубили голову», а волхвы, напомним, «не сносили голов» (причем если волхвы были седые, то и лирический герой задается вопросом: «От каких таких причин белые вихры?.»): «Мне папаша подарил бычее здоровье, / И от бога дадено не хухры-мухры. [1166] <.. > Но не дал бог голоса — нету, как на грех. <.. > Был раб божий, нес свой крест, были у раба вши. / Отрубили голову — испугались вшей. / Да, поплакав, разошлись, солоно хлебавши…» (АР-7-26). При этом снижение образа пророка за счет вшей напоминает более ранние «Смотрины» (1973), в которых лирический герой сетовал на тараканов: «Тут у меня постены появились, / Я их гоню и так, и сяк — они опять». Но наряду с этим в обоих случаях герой выступает в образе певца: «И я запел про светлые денечки» [1167] = «Пел бы ясно я тогда — пел бы я про шали» [1168] , - который чувствует тяжесть на душе: «А у меня и в ясную погоду / Хмарь на душе, которая горит» = «Так откуда у меня хмурое надбровье?», — так же как и в «Гербарии»: «В мозгу моем нахмуренном / Страх льется по морщинам», — где ему вновь не дают житья насекомые, но уже являющиеся аллегорией людей: «И тараканы хмыкают — / Я и для них изгой» (АР-3-20).
1166
Здесь наблюдается сходство со стихотворением Н. Некрасова «Застенчивость» (1856): «Нет! Мне в божьих дарах не отказано, / И лицом я не хуже людей!».
1167
Помимо того, в этой песне герой надевает на себя маску крестьянина. Подобное сочетание уже имело место в поэме Маяковского «Хорошо!» (1927): «Сидят папаши. / Каждый хитр. / Землю попашет, / попишет стихи» ~ «Пора пахать, а тут — ни сесть, ни встать! <.. > И я запел про светлые денечки, / Когда служил на почте ямщиком».
1168
В строках «Пел бы ясно я тогда, пел бы я про шали, / Пел бы я про самое главное для всех» очевиден сарказм по поводу песни «Темно-вишневая шаль», которую исполнила Клавдия Шульженко на своем юбилейном концерте 10 апреля 1976 года, транслировавшемся по Центральному телевидению. Объектом иронии Высоцкого стал и «правильный» эстрадный голос певицы (многие называли его «чистое контральто»): «Тут и голос должен быть — чисто серебро», — который он противопоставляет своему «хрипу»: «И кричал со всхрипом я — люди не дышали». Вместе с тем в строках «Пел бы ясно я тогда, пел бы я про шали <…> Но воспеть-то хочется, да хотя бы шали…» наблюдается перекличка с Маяковским: «И я бы романсом не хуже навяз, / я пел бы многих прелестней, / но я стихи смирял, становясь / на горло собственной песне» («Во весь голос», 1930; черновик). Об этом же в 1980 году скажет Высоцкий: «Граждане, ах сколько ж я не пел, но не от лени, — / Сам на горло песне наступал» (АР-480). Впрочем, уже в 1965 году было написано: «Сказал себе я: “Брось писать!”» («Про сумасшедший дом»).