Энциклопедия творчества Владимира Высоцкого: гражданский аспект

Корман Яков Ильич

Оба выпивают: «С соседями я допил, сволочами, / Для Музы предназначенный коньяк» = «На самом дне в сухом вине он истину искал».

И, наконец, в обоих случаях дается времендая перспектива с момента событий: «Прошли года, листаю я записки» (АР-9-66) = «Разбужен будет он / Через века…»^пзх.

А за три года до «Песенки плагиатора» была написана «Пародия на плохой детектив» (1966), которую мы уже разбирали выше (с. 159 — 169). Теперь же сопоставим ее с «Балладой о Кокильоне».

Герои обеих песен наделены популярными английским и французским именами: Джон Ланкастер Пек и Жак-Поль де Кокильон.

Оба занимаются своей деятельностью

ночью: «Джон Ланкастер в одиночку преимущественно ночью / Щелкал носом — в нем был спрятан инфракрасный объектив» = «И по ночам над чем-то там химичил Кокильон».

Действия главных героев вызывают неудовольствие толпы: «А потом в нормальном свете представало в черном цвете / То, что ценим мы и любим, чем гордится коллектив» = «Да мы бы забросали каменьями Ньютона, / Мы б за такое дело измазали в смоле!».

А сами герои ошибаются: «Но жестоко просчитался пресловутый мистер Пек» = «И вот ошибочно нажал на крантик Кокильон». В первом случае это привело к тому, что его посадили в тюрьму, а во втором — он погрузился в газовую нирвану.

Как мы помним, в «Притче о Правде» героиня была вымазана черной сажей, и такая же перспектива угрожала учителю Кокильону: «Мы б за такое дело измазали в смоле.», — поскольку все, кто выделяются из общей массы, тут же становятся объектом травли. Причем происходит это не только на Земле, но и на «том» свете, который также контролируется советской властью: «Кто задается — в лак его, / Чтоб хрен отпарить» («Я прожил целый день в миру / Потустороннем…», 1975).

Теперь сопоставим Кокильона с Мак-Кинли из «Песни Билла Сигера».

Первый назван великим («Вот три великих мужа, — четвертый — Кокильон!») и «простым безвестным гением», а второй предстает в образе учителя и мессии (а в песне «Я из дела ушел», также датируемой 1973 годом, поэт выступает в образе непризнанного пророка): «Мак-Кинли — бог, суперзвезда. / Учитель с нами — среди нас» (АР-14-122) = «Жил-был учитель скромный Кокильон <…> Титан лабораторию держал». Кроме того, восторг остальных людей: «Учитель с нами — среди нас», — напоминает эпизод, произошедший перед началом концерта Высоцкого в Мелитополе: «Я ушел за [1424] кулисы: “Позовите, Володю… Без него начать невозможно”. Володя вышел, поднял руку и сказал только: “Ребята, всё нормально. Я — с вами ”. Мгновенно все успокоились» [1425] ; а также «Куплеты Гусева (1973), где лирический герой выступает в образе сыщика: «Спокойно спите, люди: Гусев рядом».

1424

дооавим, чттппрзыв «Даешьвосттрги, лавры и цветы!» из «Пееснкиплагиатора» дда годд сппстт отзовется в «Моих капитактх» и в «Песенке про прыгуна в длину»: «И я с вами делил ааши лавры», «Верю: мне наденут всё же лтвррвый венец». Однако уже в 1972 году эти самые лавры будут мешать герою: «И лучи его с шага пбивели / И кололи, слрвнр лавры» («Натянутый канат»).

1425

ИзвоспомиианниНикклляТамразовв (Живаяжизнь. Штрриик биографииВллддмииа Высоцккго. Кн. 3. М.: Петит, 1992. С. 145).

Еще один черновой вариант «Песни Билла Сигера» — «Он видел ад / И ад отверг» (АР-14-120) — сближает ее героя (Мак-Кинли) с лирическим героем Высоцкого: «Но чтобы душу дьяволу — ни-ни!» («Две просьбы», 1980). А следующий черновой вариант повторяет мысль из написанной в том же 1973 году песни «Приговоренные к жизни»: «И мы хотим отдать концы, / Мы смертью мстим — мы беглецы» = «Мы не умрем мучительною жизнью — / Мы лучше верной смертью оживем!». Смысл обеих цитат состоит в том, что лучше умереть, что быть рабами при советской власти. Недаром в «Приговоренных к жизни» герои прикованы

цепями, поэтому уверенность лирического мы в песне «Еще не вечер»: «Но никогда им не увидеть нас / Прикованными к веслам на галерах!», — себя не оправдала.

Основная редакция «Песни Билла Сигера» содержит еще несколько важных мотивов: «Душ не губил / Сей славный муж», — сказано о Мак-Кинли. Но то же самое скажет о себе и лирический герой: «Я не продал друзей, без меня даже выиграл кто-то» («Я из дела ушел», 1973), «Я ничего им не сказал, / Ни на кого не показал…» («Ошибка вышла», 1976).

Если Мак-Кинли «решил: “Нырну/ Я в гладь и тишь, / Нов тишину / Без денег

— шиш”», — то и лирический герой в стихотворении «Осторожно! Гризли!» (1978) поступит так же: «В мне одному немую тишину / Я убежал, до ужаса тверезый». В этой же тишине он жил в «Песне мыши» (1973): «Я тихо лежала в уютной норе»; в стихотворении «Живу я в лучшем из миров…» (1976): «Мне славно жить в стране, / Во рву, на самом дне, / В приятной тишине», — и в ряде других произведений.

В «Песне Билла Сигера» (1973) Мак-Кинли явился «сквозь мрак и вечность-решето»; в песне «О знаках Зодиака» (1974) «лучи световые пробились сквозь мрак»; в «Затяжном прыжке» (1972) лирический герой говорит: «Я пробьюсь сквозь воздушную ватную тьму»; а в песне «Штормит весь вечер, и пока…» (1973) дается общая картина: «Еще бы, взять такой разгон, / Набраться сил, пробить заслон — / И голову сломать у цели!». За всеми этими цитатами безошибочно угадывается стремление самого поэта пробить «ватную стену» советской власти.

Кроме того, Мак-Кинли прошел не только сквозь мрак, но и сквозь «вечность-решето», что восходит к «Маршу космических негодяев» (1966): «Вечность и тоска

— ох, влипли как! <.. > А кругом — космическая тьма» (кстати, вечность-рег «е/то за год до «Песни Билла Сигера» уже упоминалась в песне «Оплавляются свечи…» и в «Моем Гамлете»: «Дождь <…> Разной кровью пропитан — / Эту кровь унося, — / Как гигантское сито, / Всё просеет и вся» /3; 418/, «Но вечно, вечно плещет море бед, — / В него мы стрелы мечем — в сито просо» /3; 189Г- Таким образом, сито (море бед) уничтожает людей, «отсеивая» их. Поэтому и о своих друзьях лирический герой скажет: «Мои друзья ушли сквозь решето: / Им всем досталась Лета или Прана. / Естественною смертию — никто, / Все — противоестественно и рано» («Я не успел», 1973).

Прослеживаются и другие сходства между «Маршем» и «Песней Билла Сигера»: «В космосе страшней, чем даже в дантовском аду. <.. > Вечность и тоска — ох, влипли как!» = «Он повидал печальный край, — / В аду — бардак и лабуда…»; «Вечность и тоска — игрушки нам!» = «Он рассудил, / Что вечность — хлам…».

Герои ранней песни говорят: «Нас вертела жизнь, таща ко дну». Поэтому и о Мак-Кинли будет сказано: «Смотри, смотри: / Он видел дно\».

Кроме того, «космические негодяи» отрицают существование Бога: «На бога уповали бедного, / Но теперь узнали — нет его…», — а Мак-Кинли уже сам предстает в образе бога и мессии: «Он мне: “Внемли!”, - / И я узнал, / Что он с земли вчера сбежал» (АР-14-121) (сравним еще в «Тюменской нефти: «Так я узнал — / Бог нефти есть!»), «Мак-Кинли — бог, суперзвезда, — / Он среди нас, он среди нас!». Причем в «Балладе о маленьком человеке» повествователь, собираясь рассказать о Мак-Кинли (то есть, по сути, о самом себе, поскольку называет его «мой симпатичный господин Мак-Кинли» /4; 361/), демонстрирует столь же отрицательное отношение к Богу: «Но не о господе / И не о космосе — / Все эти новости уже обрыдли до смерти» (АР-6-132).