Энциклопедия творчества Владимира Высоцкого: гражданский аспект

Корман Яков Ильич

А избавиться от двух судеб и от своего двойника лирический герой пытается одним и тем же способом: напоить алкоголем (Кривую и Нелегкую): «Чтоб вы сдохли, выпивая, / Две судьбы мои — Кривая / да Нелегкая!», — и отравить алкоголем и наркотиками («мохнатого злобного жлоба»): «Я в глотку, в вены яд себе вгоняю — / Пусть жрет, пусть сдохнет, — я перехитрил!» [2493] . Такой же глагол применяется к персонифицированной советской власти (Быку Минотавру) в стихотворении «В лабиринте» (1972), где «Минотавр с голода сдох», и в черновиках «Штангиста» (1971), где герой говорит о штанге: «Сдыхает, неподверженный смертям!» /3; 334/.

2493

Правда, в стихотворении «Ах, откуда у меня грубые замашки?!» (1976) он прибегает к другой мере — к бане, которая очищает не только физически, но и духовно: «Начинал мытье мое с Сандуновских бань я — / Вместе с потом выгонял злое недобро». Этот же мотив разрабатывается

в «Баньке по-белому», «Баньке по-черному» и «Балладе о бане».

Примечательно, что если в «Двух судьбах» образ хромающей Кривой (глубинного негативного характера лирического героя) представлен как внешний по отношению к герою, то в черновиках песни «Про второе “я”» встречается образ хромого двойника, который живет внутри него: «Во мне вторая дьявольская примесь / Одерживает верх — тогда держись! / Во мне хромой, нахальный проходимец / Ведет самостоятельную жизнь. [2494] / Тогда летят к чертям все идеалы, / Как раз тогда я — нетерпим и зол. / Как раз тогда я жадно ем бокалы, / Забрасывая Шиллера под стол» (АР-4-141) = «Я лежал, чумной от браги <.. > И огромная старуха / Хохотнула прямо в ухо, / злая бестия. <…> Вдруг навстречу нам живая, / Хромоногая Кривая» («дьявольская» = «бестия»; «хромой» = «хромоногая»; «зол» = «злая»).

2494

Этахараакеррстикк- хромоо ннхалъный прохооимец — ввупес основной реддацией, гдд ддоййнкнаа-ван мерзавцем («Но я борюсь — давлю в себе мерзавца») — в том же году остретится в стихйтоореник «То бишь о чем — о невесте я…»: «Хромой проходимец и милый мерзавец» (АР-9-185).

В «Двух судьбах» лирический герой «лежал, чумной от браги», а в предыдущей песне он тоже основательно напивался: «.. я жадно ем бокалы» (в основной редакции: «Но вот сижу и тупо ем бокалы»).

Сравним также строки «Во мне хромой, нахальный проходимец / Ведет самостоятельную жизнь» со стихотворением «Меня опять ударило в озноб…»: «Во мне живет мохнатый злобный жлоб / С мозолистыми, цепкими руками» («во мне… ведет… жизнь» = «во мне живет»; «нахальный проходимец» = «злобный жлоб»). В концовке последнего стихотворения высказывается уверенность: «Теперь его не вывезет Кривая», — из чего следует, что негативный двойник связан с Кривой. И именно по этой причине в «.Двух судьбах» он персонифицирован в том числе в образе Кривой: «Я воскликнул, наливая: / “Вывози меня, Кривая?'».

Негативный образ внутреннего двойника встречается также в черновиках песни «Ошибка вышла» (1976): «.Должно быть, в мутной глубине, / Где страх не отпускал, / Какой-то бойкий бес во мне / Скакал и понукал» /5; 399/, - что восходит к стихотворению «Я не пил, не воровал…» (1962): «Начал мной ОБэХаэС / Интересоваться, / А в меня вселился бес, / Очень страшный, братцы». Позднее этот бес окажется и внешним двойником героя, которого он также будет понукать: «Меня сегодня бес водил / По городу Парижу» («Французские бесы», 1978), — повторяя действия советской власти: «Слева — бесы, справа бесы <.. > И куда, в какие дали, / На какой еще маршрут / Нас с тобою эти врали / По этапу поведут?» (1976). А в другой строке из «Французских бесов»: «Канючил: “Выпей-ка бокал”».
– очевидна отсылка к «Песне о Судьбе»: «С тех пор ни дня без стакана. / Еще ворчит она…». Впервые же бес как внешний двойник лирического героя появился в песне «Про черта» (1966).

Итак, если Кривая и Нелегкая олицетворяют собой характер героя, то и вести они себя должны одинаково: «И лечился я от страха / брагой этою» (АР-1-12) = «Ты, Нелегкая, маманя, / Хочешь истины в стакане / на лечение!» (АР-1-6); «.Дурь свою воспоминаю, / дурь великую» (АР-1-12) = «“Кто здесь?”. Дура отвечает: / “Я — Нелегкая!”» (АР-1-14).

Герой напился до того, что «лежал, чумной от браги. / в расслаблении. <…> Падал я и полз на брюхе», а Кривая с Нелегкой «упали <.. > у бутыли медовухи».

Герой говорит: «А во мне нутро от браги / Всё хихикает» (АР-1-12), — а через некоторое время он скажет о Кривой с Нелегкой: «И хихикали старухи / безобразные».

Герой «воет»: «Взвыл я, душу разрывая: / “Вывози меня, Кривая!”», — а в концовке песни этот глагол применяется и к двум судьбам: «Удалились, подвывая, / Две судьбы мои — Кривая / да Нелегкая». В черновиках же они его преследуют: «А вдогонку, подвывая…» (АР-1-10).

Об одинаковой внешности героя и Нелегкой мы уже говорили в начале главы: «И хоть стал я сыт да тучен…» /5; 454/ = «Вот споткнулась о коренья / От большого ожиренья, / гнусно охая. <.. > “Ты же толстая — в гареме / будешь первая!”».

Все эти переклички подтверждают мысль о том, что лирический герой в этой песне пытается убежать от самого себя, от своего глубинного (негативного) характера, представленного в образе двойника.

Подробнее на эту тему мы поговорим в следующей главе, а сейчас остановимся еще раз на строке «И хоть стал я сыт да тучен…».

Такой же образ лирического героя находим в «Формулировке» (1964): «Наелся всласть, но вот взялась / Петровка, 38», — и в стихотворении «Осторожно! Гризли!» (1978): «Однажды я, накушавшись от пуза…», — где сам будет выполнять функцию Нелегкой для некоего француза в русском кабаке в Париже: «…Очнулся на коленях у француза, /

Я из его тарелки ел без вилки / И тем француза резал без ножа. <…> Я сидел надежно, / Обняв его за тоненькую шею, / Смяв оба его лацкана в руке, / Шептал ему: “Ах! Как неосторожно! / Тебе б зарыться, спрятаться в траншею, / А ты рискуешь в русском кабаке!”. / Он тушевался, а его жена / Прошла легко сквозь все перипетии, — / Еще бы — с ними пил сам Сатана, / Но добрый, ибо родом из России» [2495] (собственно говоря, это та же самая ситуация, что и во «Французских бесах», 1978: «Меня сегодня бес водил / По городу Парижу <…> Таскал по русским кабакам…»). Как видим, лирический герой действовал по отношению к французу («Я сидел надежно, / Обняв его за тоненькую шею») точно так же, как по отношению к нему действовала его собственная судьба: «И, сзади прыгнув на меня, схватила за кадык» («Песня о Судьбе», 1976), и грусть-тоска, ставшая его судьбой: «Изловчась, мне прыгнула на шею» («Грусть моя, тоска моя», 1980).

2495

Интереено, что, по воспоминашым режисссра МихаилаЛевитина, в 1996 — 1996 годдх постааившеео на Таганке свой дипломный спектакль «О том, как гсспсдио Мскхопото от своха злосчастий избавился» по пьесе Петера Вайса, «Высоцкий должен был играть черта по имеох Ганс Вурст в моем дипломном спектакле» (Мхаиил Левитин: «Мне не оравхлссь, как Высоцкий играл» / Беседовала Снежана Павлова // Известия в Украине. Киев. 2011. 25 сеот.).

Напрашивается также параллель с песней «Про черта» (1966). Здесь черт сел к герою на плечо, а в стихотворении «Осторожно! Гризли!» герой сел к французу на колени, обхватив его за шею. Однако если в первой песне герой сам кормил и «похме-лял» черта (позднее он так же поступит с судьбой в «Песне о Судьбе» и «Двух судьбах»), то и во второй герой ел сам и кормил француза («Я из его тарелки ел без вилки <…> А я совал рагу французу в рот»), а тот пытался прогнать его с колен, как и лирический герой в песне «Про черта»: «Слезь с плеча, а то перекрещусь!». Кроме того, если про француза сказано, что он «был напуган, смят и потрясен», то лирический герой при вторичном появлении черта, который съездил «к трем вокзалам» за новой порцией коньяка, говорит: «Просыпаюсь — снова он, боюсь» И далее герой высказывает предположение, что он сам может показаться черту… чертом: «Или он по новой мне пригрезился, / Или это я ему кажусь».

Формально стихотворение «Осторожно! Гризли!» посвящено Михаилу Шемякину, который рассказал об этом в интервью корреспонденту радио «Свобода» Татьяне Вольтской: «…есть такие моменты, которые могу разъяснить только я. Ну, например, “перелетел через ‘Пежо’ и приобрел повторное звучанье”. Дело в том, что когда Володя приезжал ко мне, он садился за стол на кухне и говорил: “Ну, рассказывай!”. При этом глаза у него блестели таким нехорошим огнем. Как-то так попадало, что он приезжал после очередного запоя ко мне. Естественно, после запоя мы все, как все грешники, каемся, чувствуем угрызения совести, глаза полны слез, поэтому мрачным голосом я поведывал, что я делал, вернее, то, что помню из данного загула, и Володя почти всегда валялся от смеха, чуть ли не падал со скамейки на кухне. И вот я рассказывал ему, как я вышел где-то на рассвете из кабака “Царевич” и мне показалось, что я могу летать. Я раскинул руки широко, оттолкнулся сапогами от земли и действительно перелетел через машину “Пежо”, но не рассмотрел, что за ней был столб. Я ухом, пролетая, здорово ударился об этот столб. Мне пришлось через несколько дней обратиться к врачу, потому что каждый звук повторялся, то есть сначала мне кто-то скажет “здрасьте!”, а потом, через некоторое время, я слышу опять голос. <…> Ну, еще песня “Осторожно! Гризли!”, допустим, — такая песня, которая тоже написана об одном моем загуле. И он говорит: “Ну, чем ты занимался?”. Я говорю: “Помню только, что я сел на колени к французу, стал резать ему бифштекс или сосиску, которую он заказал, и на вилке совать ему в рот”, то есть я его кормил как бы. Почему-то вот эта сцена у Володи вызвала приступ совершенно гомерического хохота, поэтому я сделал иллюстрацию, где я сижу на коленях у француза. В песне как раз он пишет: “И потому французский не учу, чтоб мне они не сели на колени”» [2496] .

2496

Передача «Поверх барьеров — Российский час: “Шемякин. Высоцкий. Две судьбы”» на радио «Свобода», 01.03.2012. Ведущая — Марина Тимашева.

В действительности же эта история послужила для Высоцкого лишь поводом, чтобы написать о себе. Как вспоминает Вениамин Смехов: «Высоцкий в выпивке был превосходен — нежен, добр. Правда, не помнил адреса своего»7 [2497] . Об этом же говорится в стихотворении «Осторожно! Гризли!»: «Да знали б вы, что я совсем не помню, / Кого я бью по пьянке и ласкаю», — а также в песнях «Путешествие в прошлое» и «Про попутчика», сюжет которых также связан с выпивкой: «Ой, где был я вчера — не найду, хоть убей!». «И проснулся я в городе Вологде, / Но — убей меня! — не припомню, где». Это выражение Высоцкий употреблял и в повседневной жизни. По свидетельству актера Михаила Козакова: «Побывал Володя Высоцкий в Америке. Встречаемся после этого — он мне шепчет, как заговорщик:

2497

Передача «Поверх барьеров. Вениамину Смехову — 70 лет: московский артист в передачах “Мои любимые пластинки” и “Красное сухое”» на радио «Свобода», 06.08.2010. Ведущий — Игорь Померанцев.