Энциклопедия творчества Владимира Высоцкого: гражданский аспект
Шрифт:
Ваня говорит о подругах своей жены: «От этих скучных образин / Дуреешь, Зин». А вот как Марк-патриций описывает свою жену и ее сестру: «В общем, злобствует, как фурия, / Поощряема сестричкою. <.. > Пусть берет сестру-мегерочку».
Ваня говорит Зине, чтобы она не смела плохо отзываться о его пьяной родне: «Сама намазана, прокурена, / А всё туда же — обсуждать»4‘9 Похожим образом высказывался герой песни «Про любовь в каменном веке»: «Выгадывать не смей на мелочах, / Не опошляй семейный наш уклад!» (а в черновиках: «Не хнычь и прекрати ненужный спор»; АР-7-4). Поэтому оба хотят, чтобы их жены замолчали: «Молчи, не вижу я тебя в упор» = «Уж ты бы лучше помолчала бы»; и даже угрожают им: «Смотри, тебя я в жертву принесу» (АР-7-8) = «Гляди, дождешься у меня!», — в том числе избиением: «Ну что глядишь? Тебя пока не бьют» = «Кто мне писал на службу жалобы: дескать, пьет, бьет и не приходит, а?» [2472] (другие варианты исполнения: «Кто мне
2472
Минск, БелНИИгипросельстрой, 10.06.1979.
писал
Обращают на себя внимание и другие совпадения: «Послушай, где мой каменный топор?» (АР-7-4) = «Послушай, Зин, не трогай шурина»; «Куда уж мне — я грубый» (АР-7-6) = «Ты, Зин, на грубость нарываешься»; «Позоришь перед племенем меня» (АР-7-10) = «К тому же эту майку, Зин, / Тебе напяль — позор один»; «Ведь ты зубами щелкаешь, сидишь. / Нельзя из людоедок брать жену!» /5; 471/ = «А у тебя подруги, Зин, / Всё вяжут шапочки для зим, / От ихних страшных образин / Дуреешь, Зин!»5 [2475] [2476] ; «Ты даже не могла купить камней — / Сказала, что камней не привезли» (АР-7-10) = «Сгоняла б лучше в магазин»54
2473
Навои, ДК «Фархад», 27.07.1979.
2474
Коломна, ДК им. Ленина, 29.06.1976.
2475
Москва, у Высоцкого, запись для К. Мустафиди, ноябрь 1973.
2476
Целый ряд фонограмм — например, концерт в Государственном центральном театре кукол (декабрь 1973).
Наконец, если в ранней песне из-за поведения жены героя власти хотят вызвать его «на ковер», то в поздней его вызывает начальство из-за жалоб, которые писала на него жена: «Старейшины собрались на совет / И, вероятно, вызовут меня» (АР-7-10) = «Сама ж в профком писала жалобы. / Что нет? Когда я сам читал» [2477] (ср. этот же мотив в черновиках «Баньки по-черному», 1971: «Ты ж сама донос писала на меня»; АР-14-105).
В песне «Про любовь в каменном веке» герой говорит жене: «Разбаловалась ты в матриархат», — что напоминает комментарий, которым Высоцкий часто предварял исполнение песни «Она была в Париже»: «…она посвящена такой женщине, которая часто уезжает в заграничные командировки. А он — нет. Ну и, в общем, это направлено против излишней эмансипации женщин. Это остросоциально направленная песня,» [2478] . Да и сама жена героя признаёт, что она «разбаловалась»: «Мол, я ездой по миру / Избалована и изнежена» («Мы с мастером по велоспорту Галею…»).
2477
Москва, у Высоцкого, запись для К. Мустафиди, ноябрь 1973.
2478
Москва, Радиотехнический институт АН СССР, январь 1968.
Совпадает даже одинаково отрицательное отношение героев к родственникам своих жен в песнях «Семейные дела в древнем Риме» и «Про любовь в каменном веке»: «.. Я заведу себе гетерочку. <.. > У гетеры пусть безнравственней, / Зато родственники умерли» ~ «А всё — твоя проклятая родня!» [2479] (так же как и в «Красном, зеленом»: «А бог с тобой, с проклятою…»; причем в черновиках герой называет «проклятой» и маму своей возлюбленной, то есть речь идет о той же «проклятой родне»: «Да ну тебя, проклятую, тебя саму и мать твою!» /1; 346/). Поэтому и в стихотворении «С общей суммой шестьсот пятьдесят килограмм…» (1971) герой, устав от войны, которую ему объявили жена с тещей (с той самой «мамой»), говорит своей супруге: «Может, грубо сказал (так бывает со мной, / Когда я чрезвычайно отчаюсь): / “Я тебя как-нибудь обойду стороной, / Но за мамину жизнь не ручаюсь”». Сравним с черновиками песни «Про любовь в каменном веке»: «Куда уж мне, я грубый» (АР-7-7), «Я высеку тебя и буду прав. <…> Послушай, где мой каменный топор? / Оденься и в пещере пол домой. / И жаль, у нас день порки запрещен! / Клянусь, я прогоню тебя домой / Или отдам кому-нибудь еще» (АР-7-5) (точно так же он хотел избавиться от своей жены в стихотворении «Чем и как, с каких позиций…», 1966: «Помогите хоть немного, / Оторвите от жены»; а в песне «Грусть моя, тоска моя» он захочет избавиться от судьбы-тоски: «С кем-нибудь другим хотя бы ночь переночуй»; и здесь же он ее «высек»: «Поутру не пикнет — как бичами ни бичуй»).
2479
Обратим также внимание на одинаковую авторскую самоиронию в песне «Про любовь в каменном веке» и «Нинке-наводчице»: «А коль тебе не ндравится у нас…» (АР-7-6) = «А мне такие больше ндравются\» (цит. по фонограмме, сделанной в ленинградской гостинице «Астория», 18.01.1967). А то, что эта самоирония — авторская, подтверждают, во-первых, исполнение «Двух судеб», в которых действует «чистый» лирический герой: «То разуюсь, то обуюсь, / На себя в воде любуюсь — / очень ндравится]» (запись на даче Бабека Серуша в Опалихе, под аккомпанемент А. Бальчева и В. Витковского, сентябрь 1977); и во-вторых — письмо Высоцкого к Л. Абрамовой от 28.02.1962: «И что “Белые слоны”, и что пантомима — ндравится
Между тем, в стихотворении «Вы учтите, я раньше был стоиком…» (1967) герой еще пытается воспринимать жену как неизбежное зло, предопределенное судьбой: «И откуда набрался терпенья я, / Когда мать ее — подлая женщина — / Поселилась к нам без приглашения / И сказала: “Так было обещано!”» /2; 14/, «Я к ней стал относиться с терпимостью / И с осознанной необходимостью» /2; 330/ (парафраз высказывания Энгельса: «Свобода есть осознанная необходимость»). Такой же оборот — но уже вне контекста семейных отношений — встретится в стихотворении «Неужели мы заперты в замкнутый круг?» (1972): «Я дождусь и не буду сжигать корабли, / Мне бы только набраться терпенья!» (АР-2-54).
Все эти мотивы семейных неполадок и желание нарушить устоявшиеся традиции четко проецируются на ситуацию, в которой оказался в конце 1960-х сам Высоцкий: развод с Людмилой Абрамовой и начавшиеся задолго до него романы с Мариной Влади и Татьяной Иваненко.
Об отношении поэта к этим двум параллельным романам известно со слов Давида Карапетяна: «Володю это многоженство вполне устраивало [2480] . Как-то он на полном серьезе посетовал мне, что мог бы жить с ними двумя, на две семьи, да эти капризные женщины почему-то против…»5 [2481] . А в одном из его писем к И. Кохановскому встречается такое признание: «С бабами своими я абсолютно запутался, но ничего не хочу менять. Не хочу ничего менять, но запутался совершенно» [2482] .
2480
Ср.: «Пять бы жен мне — наверное, / Разобрался бы с вами я!» («Про любовь в каменном веке»).
2481
Карапетян Д. Высоцкий мечтал о многоженстве / Беседовала А. Амелькина // Комсомольская правда. М., 2002. 26 июля — 2 авг.
2482
Кохановский И. Письма друга // Коллекция Караван историй. 2014. № 11 (нояб.). С. 58.
То же самое и в стихах. Например, строка «Неубраны пещера и очаг» из песни «Про любовь в каменном веке» является реальным отражением семейной жизни Высоцкого и Абрамовой. Дневниковая запись Валерия Золотухина от 24.02.1968 гласит: «Высоцкий смеется: “Чему ты расстраиваешься? У меня все пять лет так. Ни обеда, ни чистого белья, ни стираных носков» [2483] . При этом последняя реплика, выделенная курсивом, находила воплощение и в других стихах: «И в дому моем шаром кати» («Дом хрустальный», 1967), «А у меня зайдешь в избу — / Темно и пусто, как в гробу, / Хоть по подвалам поскребу, / Хоть по сусекам» («Смотрины», 1973; АР-3-69), «Уме-ня на окне — ни хера» («Несостоявшийся роман», 1968).
2483
Золотухин В. Секрет Высоцкого: Дневниковая повесть. М.: Алгоритм, 2000. С. 25.
А о своих семейных неполадках он высказался даже в песне «Лукоморья больше нет» (1967), выступая в образе лешего (чуть выше мы уже перечислили некоторые параллели между этой песней и «Семейными делами в древнем Риме»): «Нету мочи, нету сил — леший запил, захандрил» /2; 40/. Сравним в других произведениях за этот же период: «Спросят “что с тобой?” — леплю: / “Так мол, сплин'”» /2; 571/, «Если я задурю, захандрю, / Зажигалки я вмиг раздарю» /2; 140/, «Он ругает меня: “Что ж не пишешь?! / Знаю — тонешь, и знаю — хандра» /2; 185/. Да и в том же «Лукоморье» присутствует рефрен, в котором автор прямо говорит о себе, упоминая тот же сплин и ту же хандру: «Ты уймись, уймись, тоска, / У меня в груди!».
Поэтому становится ясно, что, предваряя рассказ о лешем — «Нету мочи, нету сил — леший запил, захандрил», автор на самом деле говорит о себе: он «запил, захандрил», поскольку у него нет больше сил на то, чтобы справиться со своей «лешачихой». Такая же ситуация возникала в песне «У тебя глаза — как нож»: «А прибить тебя морально нету сил».
– и в песне «Я был слесарь шестого разряда…», где герой всё свое здоровье и деньги тратил на «двух шалав в Москве»: «Никаких моих сил не хватает». Поэтому если в «Лукоморье» леший обращался к своей лешачихе: «Дай рубля…», — то слесарю тоже не хватает «плюс премии в каждый квартал». И в обоих случаях герой пропивает или собирается пропить: «А не дашь — тады пропью долото!» = «Я один пропиваю получку…». Долото же заставляет вспомнить рашпиль из «Песни про плотника Иосифа». Во всех этих случаях представлена маска рабочего-пролетария (слесарь шестого разряда, плотник с рашпилем и леший с долотом), так же как и в более позднем стихотворении «“Не бросать!”, “Не топтать!”…» (1971), где лирический герой работает на заводе, а из-за семейных неполадок вновь испытывает хандру: «И точу я в тоске / Шпинделя да фрезы».
Кроме того, ситуация из песни «Я был слесарь шестого разряда…» в общих чертах повторится в песне «Про любовь в каменном веке»: «Ну и, кроме невесты в Рязани. / У меня — две шалавы в Москве. <…> Каждый вечер — одно наказанье, / И всю ночь — истязанье одно. <…> Я один пропиваю получку…» = «Пять бы жен мне — наверное, / Разобрался бы с вами я, / Но дела мои скверные, / Потому — моногамия!» (в первом случае герой — «один», а во втором у него одна жена — «моногамия»).