Энциклопедия творчества Владимира Высоцкого: гражданский аспект
Шрифт:
Однако из-за гонений со стороны властей и многочисленных запретов нередко возникали противоположные мотивы: «Чтобы жизнь улыбалась волкам — не слыхал, — / Зря мы любим ее, однолюбы» («Конец охоты на волков»), «А нынче — жизнь проклятая!» («Она — на двор, он — со двора…»), «Так зачем проклинал свою горькую долю? / Видно, зря, видно, зря» («Так оно и есть…»), «Нет! Проклинаю я нашу судьбу» («Веселая покойницкая»; черновик — АР-4-99), «Я выл белугой и судьбину клял» («Тот, который не стрелял»), «Я крест сцарапывал, кляня / Судьбу, себя, всё вкупе» («Таможенный досмотр»), «Приподнялся ия,/ Белый свет стервеня» («Побег на рывок»). Такое же настроение встречается в рассказе «Плоты»: «А жизнь нашу и неудовлетворенность <…> проклинаю» /6; 50/; в «.Дельфинах и психах»: «Жизнь, какая же ты все-таки сволочь!» /6; 35/; и в анкете 1970 года: «За что ты любишь жизнь?» — «Какую?».
Высоцкий прекрасно понимал, что выжить в советском тоталитарном государстве честным людям практически невозможно, поэтому в «Разбойничьей» встретятся
Этим и объясняется тот факт, что, наряду с огромной любовью к жизни, его нередко тянуло к смерти — по принципу «от противного»: «Вот у смерти — красивый широкий оскал / И здоровые, крепкие зубы!» («Конец охоты на волков»). Данное противоречие видно также на примере стихотворения «Когда я отпою и отыграю…» и «Песни о Судьбе»: «Но лишь одно наверняка я знаю: / Мне будет не хотеться умирать» — «Я не постарею — / Пойду к палачу, — / Пусть вздернет на рею, / А я заплачу». Между тем следующие строки из «Песни о Судьбе»: «Когда постарею, / Пойду к палачу».
– повторяют более раннее стихотворение (1973): «Когда я отпою и отыграю <.. > Но вот над изгородью замечаю / Знакомый серп отточенной косы» (атрибут палача — топор, а атрибут смерти — коса; кроме того, серп косы соотносится с серпом и молотом — символом советского государства).
По словам Давида Карапетяна: «Тяга к смерти у него была. У него была тяга к самоубийству, скажем. Он постоянно вспоминал Есенина во время наших пьяных загулов, особенно в состоянии опьянения он часто это делал — бритва, там, это… Он хотел, но говорил: “Я не могу переступить грань. Мне не хватает мужества”. <.. > Он всегда говорил о смерти, ждал ее. Стремился к ней и боялся ее» [2884] [2885] [2886] [2887] .
2884
Цит. по видеозаписи интервью Давида Карапетяна (съемка Института объединенных ядерных исследований в Дубне, 26.07.2003).
2885
Ижевск, Государственный русский драмтеатр им. Короленко, 28.04.1979.
2886
София, Болгария, кафе «Лотос», запись телепередачи «Вместо интервью», 24.09.1975.
2887
Ольбрыхский Д. Поминая Владимира Высоцкого / Пер. с польск. М.: Вахазар, 1992. С. 71 — 72.
Сравним с тем, что говорил Высоцкий о любимовской трактовке образа Гамлета: «Это спектакль наиболее — ну как сказать — если не религиозный, но очень много разговоров в этом спектакле о Боге. И всё почти нанизано на это. С самого начала, когда Гамлет заявляет: “О, если бы Предвечный не занес / В грехи самоубийство!”, идет разговор о том, что это самый страшный грех — самоубийство, а иначе бы он не мог жить. И вот с этой точки начинается вообще его роль — с самой высшей: человек, который уже готов к тому, чтобы кончить жизнь самоубийством, но так как он глубоко верующий человек, он не может взять на себя такой грех — закончить свою жизнь»304. Но, с другой стороны, он повторял на своих концертах и в многочисленных интервью: «Тут есть другая грань — решал ли я этот вопрос “Быть или не быть”? Но я так думаю, что не так стоял этот вопрос, потому что Гамлет, которого я играю, не думает про то, быть ему или не быть, потому что “быть”. Он знает, что хорошо жить все-таки, жить надо… Мы даже играем по поводу того, что, как ни странно, вопрос, который всем ясен, что быть лучше и жить надо, он все равно стоит перед определенными людьми. Всю историю человечества они все равно себе задают этот вопрос. Вот что его мучает. Значит, что-то не в порядке, если ясно, что жить лучше, а люди все время решают этот вопрос»3°5. Данная мысль нашла воплощение и в черновиках «Моего Гамлета» (1972): «С зачатья человечество нудит, / Корпит над этой баснею из басен, / Хотя все знают, что цветок прекрасен, / Но это так печально, что висит / Вопрос, который и ребенку ясен, / Хоть у золы довольно мрачный вид» (АР-12-13).
Об исполнении Высоцким роли Гамлета в Варшаве (май 1980) рассказал Д. Ольбрыхский: «Он из последних сил хватался за край, зубами. Это дало невероятный результат. Особенно для меня, друга, это было потрясающее переживание. Вместе с ним я напрягал все силы и потому не помню подробности его игры. Особое внимание я обратил лишь на то, как Володя произносил самый знаменитый и, как говорят, самый важный монолог “Быть или не быть”, который в действительности стал таковым лишь в XIX веке… В своем исполнении Володя сознательно преуменьшал эту проблему, словно удивляясь Шекспиру, который пожертвовал ей столько места»3°6.
Что
2888
Любимов Ю.: «Кто — король? Кто — премьер? Кто — тот? Кто — этот?..» / Беседовал Александр Глезер // Стрелец. Париж; Нью-Йорк. 1986. № 10. С. 38.
2889
Туманов В. «Всё потерять — и вновь начать с мечты…». М.: Изд-во ОАО «Типография “Новости”», 2004. С. 259.
2890
Шабтай Калманович: шпионский роман, или 12 дней с Высоцким / Беседовали А. Кружков и Ю. Голышак, 18.09.2009 //Похожими воспоминаниями поделился скульптор Гуджи Амашукели: «Какой нормальный человек не критиковал тогдашнее общество? Но Высоцкий никогда не делал этого публично. До женитьбы на Влади Володя вел себя очень осторожно, не хотел мозолить глаза. Иногда случалось, нас в ресторанах задевали, вспыхивали ссоры. И мы не знали, что это — провокация со стороны властей или просто пьяные задирали Высоцкого. Однажды в ресторане на Володю напали, ему пришлось дать сдачи. Завязалась драка. Все кончилось приводом в милицию. Рядом с “Арагви” находился милицейский участок, где Володя и Марина показали свои паспорта. Этим все закончилось» (Коваленко Ю. Тайная жизнь Высоцкого // Известия. М., 2011. 24 янв. С. 10).
Таким образом, противоестественная тяга поэта к смерти была вызвана официальным непризнанием и гонениями со стороны властей, а также бессилием что-либо изменить в стране: «Что могу я один? Ничего не могу!» («Конец охоты на волков»).
Этим же объясняется и неизлечимая зависимость от наркотиков, поскольку это был, с одной стороны, фактически единственный способ самокомпенсации и получения удовольствия, а с другой — подспудное желание убить свое тело и избавиться от гнета режима, не признававшего его как поэта и как личность, а заодно и от мешавшего ему внутреннего двойника («Я в глотку, в вены яд себе вгоняю: / Пусть жрет, пусть сдохнет — я перехитрил!»).
6) симпатия к Ленину как к бунтарю (в том числе сравнение себя с вождем или стремление конкурировать с ним и другими «отцами-основателями» — особенно ярко это проявилось в стихотворении «Я скачу позади на полслова…»: «Бывало, вырывался я на корпус / Уверенно, как сам великий князь. <…> Ах, дурак я, что с князем великим / Поравняться в осанке хотел!»; а образ князя как олицетворение власти подробно разрабатывался уже в «Песне о вещем Олеге») и резко отрицательное отношение к нему как к символу коммунистической идеологии и репрессивного режима;
7) причудливое переплетение революционных настроений с антиреволюцион-ными в театральных и киноролях: например, любимая роль белогвардейского поручика Брусенцова в обрезанном цензурой фильме «Служили два товарища» (1968) и большевик-подпольщик Бродский в положенной на полку «Интервенции» (1968); несыгранный белый генерал Хлудов в «Беге» (1970) по М. Булгакову и несыгранный же советский разведчик Бирюков в «Одном из нас» (1970) и т. д.
Кстати, роль Брусенцова Высоцкий называл любимой отнюдь не случайно, так как эта линия прослеживается и в его стихах: «Песня белых офицеров» («В куски / Разлетелася корона…»), «Переворот в мозгах из края в край…» и другие песни, а также интерес к белому адмиралу Колчаку: «Высоцкий хотел побывать на берегу Ангары, в тех местах, где в начале февраля 1921 года красноармейцы расстреляли А.В. Колчака и тело опустили в прорубь. <.. > Личность адмирала, исследователя Севера, его любовь к А.В. Тимирёвой, арестованной вместе с ним в Иркутске и лишенной возможности похоронить любимого человека, притягивали Володю»308;
8) бунтарство (в стихах и песнях) и одновременно лояльность к власти (в письмах в высокие инстанции или на публичных концертах, где он вел себя крайне осторожно). Кроме того, свою лояльность Высоцкий демонстрировал и во время поездок за границу, иначе бы его просто не пустили обратно или, напротив, сделали бы невыездным: «Что еще в нем поражало?» — «Удивительный патриотизм: когда вдвоем шли по магазинам — мог критиковать Советскую власть. Но стоило оказаться в компании — доказывал, что СССР лучше всех»30°.