Энциклопедия творчества Владимира Высоцкого: гражданский аспект
Шрифт:
В произведениях Высоцкого также представлены мотивы отсутствия воздуха и удушья: «Что-то воздуху мне мало — ветер пью, туман глотаю» /3; 167/, «Задыхаюсь, гнию — так бывает» /2; 271/, «Я задохнусь здесь, в лабиринте: / Наверняка / Из тупика / Выхода нет!» /3; 154/, «И кислород из воздуха исчез» /3; 224/, «Дайте мне глоток другого воздуха!» /2; 167/, «Спасите наши души! / Мы бредим от удушья» /2; 45/.
Сюда примыкает мотив «ватной стены», которая не пропускает никакие звуки.
Мандельштам: «Наши речи за десять шагов не слышны» [3006] [3007] («Мы живем, под собою не чуя страны…», 1933), «Наступает глухота паучья» («Ламарк», 1932 [3008] ), «И потери звуковые / Из какой вернуть руды?» («Дрожжи мира дорогие…», 1937).
3006
Черашняя Д. Невскрытая тема творчества Осипа Мандельштама: модификации субъектно-объектных отношений // Черашняя Д.И. Поэтика Осипа Мандельштама: субъектный подход. Ижевск, 2004. С. 252–253.
3007
Сравним
3008
Обратим заодно внимание на сходство в разработке темы в «Ламарке» и в «Гербарии»: «Мы прошли разряды насекомых <…> Наступает глухота паучья» ~ «“Вот потому он, гражданы, / В разряде насекомых”» (АР-3-16), «Паук на мозг мой зарится» (АР-3-18).
Высоцкий: «Только кажется, кажется, кажется мне, / Что пропустит вперед весна, / Что по нашей стране, что по нашей стране / Пелена спадет, пелена» («За окном
– / Только вьюга, смотри…», 1970), «Я пробьюсь сквозь воздушную ватную тьму» («Затяжной прыжок», 1972), «Сигналим зря — пурга, и некому помочь» («Дорожная история», 1972), «Не дозовешься никого — / Сигналишь в вату» («51 груз растряс и растерял…», 1975).
Кстати, намерение младшего поэта «Я пробьюсь сквозь воздушную ватную тьму» как бы противопоставляется безнадежной интонации старшего: «Я пробиться сквозь эту толщу в завтрашний или еще какой день не могу, нет сил» (из разговора с литературоведом Сергеем Рудаковым) [3009] .
3009
Герштейн Э.Г. Новое о Мандельштаме: Главы из воспоминаний. Paris: Atheneum, 1986. С. 202.
Соответственно, они одинаково описывают эту «паучью глухоту»: «И как пауте ползет по мне <…>Я слышу грифельные визги <…> И я теперь учу язык, / Который клёкота короче» («Грифельная ода», 1923; с. 467 — 468) ~ «Всё ползло и клокотало. / Место гиблое шептало: / “Жизнь заканчивай!”» («Две судьбы», 1977 /5; 462/); и говорят о чуждости им советской реальности.
Лирический герой Высоцкого «в мир вкатился, чуждый нам по духу» («Песня автомобилиста», 1972), «попал в чужую колею» (1972) и пригнал коней к «чужому дому» (1974). Мандельштам же упоминает новое небо — «чужое и безбровое» («А небо будущим беременно…», 1923) — и признаётся: «Какая мука выжимать / Чужих гармоний водоросли!» («Грифельная ода», 1923), «С миром державным я был лишь ребячески связан, / Устриц боялся и на гвардейцев глядел исподлобья — / И ни крупицей души я ему не обязан, / Как я ни мучил себя по чужому подобью» (1931).
Поэтому оба поэта стараются дистанцироваться от такой реальности.
Высоцкий: «Я не желаю в эту компанью» («В лабиринте», 1972).
Мандельштам: «Я не хочу средь юношей тепличных / Разменивать последний грош души» («Стансы», 1935).
В последней цитате «речь идет о разновозрастных литераторах, вступивших в 1934 г. в только что образованный Союз писателей и в том же году принявших Устав члена СП, согласно которому единственным методом советской литературы признается соцреализм (напомним, что Мандельштам порвал с писательскими организациями в 1929 г.; см. “Четвертую прозу”)» [3010] .
3010
ЧерашняяД.И. «И не ограблен я, и не надломлен…» (О. Мандельштам. «Стансы». 1935) // Корма-новские чтения: Статьи и материалы Межвуз. науч. конф. (Ижевск, апрель, 2010) / Ред. — сост. Д.И. Че-рашняя. Ижевск, 2010. Вып. 9. С. 315.
Оба чувствовали себя изгоями: «Я — непризнанный брат, отщепенец в народной семье» («Сохрани мою речь навсегда…», 1931), «Впервые за много лет я не чувствую себя отщепенцем…» (из письма к отцу, Воронеж — Ленинград, июль 1935) [3011] ~ «Могу и дальше: в чем-то я изгой» («Лекция о международном положении», 1979; АР-3-135), «Мы — как изгои средь людей» («Мистерии хиппи», 1973); и ощущали свою ничтожность на фоне тоталитарного монстра: «Я — трамвайная вишенка страшной поры / И не знаю, зачем я живу» («Нет, не спрятаться мне от великой муры…», 1931) ~ «И мы молчим, как подставные пешки» («Приговоренные к жизни», 1973).
3011
Мандельштам О. Собрание сочинений в четырех томах. Т. 4. Письма. М.: Арт-Бизнес-Центр, 1997. С. 160.
Выскажется Высоцкий и о страшной поре: «Мы — тоже дети страшных лет России» («Я никогда не верил в миражи…», 1979) [3012] . Впрочем, мотив страха нередко носит личностный характер: «Куда как страшно нам с тобой…» (1930) ~ «Ах, как задергалось нутро! / Как страшно бедолаге!» («Ошибка вышла», 1976 [3013] [3014] ).
А растерянность Мандельштама: «И не знаю, зачем я живу», — также находит аналогию у Высоцкого: «Куда я, зачем? Можно жить, если знать» («Машины идут, вот еще пронеслась…», 1966), «Что искать нам в этой жизни, / Править к пристани какой?» («Слева бесы, справа бесы…», 1976), «Зачем, зачем я жил до сих пор?» («Дельфины и психи», 1968). Причем черновой вариант строки «Я — трамвайная вишенка страшной поры»: «Я — вишневая косточка детской игры» (с. 479), — вновь напоминает «Приговоренных к жизни»: «Мы в дьявольской игре — тупые пешки» /4; 303/.
3012
Здесь очевидна реминисценция из Блока: «Мы — дети страшных лет России» («Рожденные в года глухие…», 1914). Но еще больше параллелей с этим стихотворением содержит другое произведение Высоцкого, которое так же, как «Я никогда не верил в миражи…», датируется 1979 годом: «Есть роковая пустота» ~ «А мы живем в мертвящей пустоте»; «Мы — дети страшных лет России» ~ «И страх мертвящий заглушаем воем»; «Безумья ль в вас…» ~ «Лишили разума…»; «Пути не помнят своего» ~ «Лишили… памяти и глаз»; «Кровавый отсвет в лицах есть» ~ «И запах крови, многих веселя…».
3013
РГАЛИ. Ф. 3004. Оп. 1. Ед. хр. 33. Л. 7.
3014
Мандельштам
Как вспоминала Надежда Яковлевна, «О.М. утверждал, что от гибели все равно не уйти, и был абсолютно прав»1°9. Об этом же позднее будет говорить Высоцкий: «И смирились, решив: всё равно не уйдем!» («Конец охоты на волков»), «Ведь погибель пришла, а бежать — не суметь!» («Погоня»).
Оба чувствовали всеобщее онемение, сковавшее страну: «Я глубоко ушел в немеющее время» («Как светотени мученик Рембрандт…», 1937) ~ «Душа застыла, тело затекло» («Приговоренные к жизни», 1973); и говорили об ужасе тоталитарного режима: «Под кожевенною маской / Скрыв ужасные черты…» («Фаэтонщик», 1931) = «За маской не узнать лица», «Он страшен и очень опасен» («Вооружен и очень опасен», 1976; АР-6-178, 186). Причем каждый из этих персонажей сравнивается с дьяволом: «Словно дьявола погонщик» ~ «Он, видно, с дьяволом на ты», — как и в стихотворении «Тянули жилы, жили-были…» (1935): «И дирижер, стараясь мало, / Казался чертом средь людей». Вспомним образ «злого дирижера» из стихотворения Высоцкого «Он вышел — зал взбесился…» (1972): «Над пультом горбясь злобным Бонапартом, / Войсками дирижер повелевал» (АР-12-76) [3015] [3016] . А сравнение советской власти с Наполеоном в скрытом виде присутствует и в стихотворении «Полюбил я лес прекрасный…» (1932): «Тычут шпагами шишиги, / В треуголках носачи, / На углях читают книги / С самоваром палачи». Известно, что треуголка была атрибутом Наполеона, но, как пишет Л. Городецкий: «В ряде текстов Мандельштама сквозь образ Наполеона просвечивает образ Сталина: “ТЫЧУТ [ср. в Эпиграмме: ТЫЧЕТ — Л.Г.] шпагами шишиги, В ТРЕУГОЛКАХ НОСАЧИ [конечно, из-под “маски” просвечивает: усач(и) = распространенное прозвище Сталина — Л.Г.]»Ш. К тому же в стихотворении «Тянули жилы…» обнаруживаются и другие политические мотивы: «На базе мелких отношений» = «Там живет народец мелкий» («Полюбил я лес прекрасный…»); «Производили глухоту» = «Наступает глухота паучья» («Ламарк»); «На первомайском холоду» = «Празднуют первое мая враги» («Как на Каме-рске…»; черновик — с. 493).
3015
А его концовка: «Вот разошлись смычковые, картинно / Виновников маэстро наказал / И с пятой вольты слил всех воедино. / Он продолжал нашествие на зал», — напоминает начало стихотворения Мандельштама «От сырой простыни говорящ<ат…» (1935): «Надвигалась картина звучащая/На меня и на всех, и на вас…». В обоих случаях налицо мотив агрессивной советской действительности.
3016
Городецкий Л.Р. Квантовые смыслы Осипа Мандельштама: семантика взрыва и аппарат иноязычных интерференций. М.: Таргум, 2012. С. 249.
Между тем, несмотря на всеобщую атмосферу страха, Мандельштам говорил: «Зачем пишется юмористика? <…> Ведь и так всё смешно» [3017] [3018] [3019] [3020] [3021] . Ему вторит Высоцкий: «И было мне до смеха — / Везде, на всё, всегда!» («Общаюсь с тишиной я…», 1980).
Оба поэта бичуют себя: «Я гадок себе. Во мне поднимается всё мерзкое из глубины души» (из разговора с Н. Мандельштам; записано С. Рудаковым, 02.08.1935нз) ~ «И сам себе я мерзок был, / Но не проснулся» («Дурацкий сон, как кистенем…», 1971), — и говорят об угрозах со стороны власти: «Пока следят, пока грозят, / Мы это переносим» («Формулировка», 1964), «Эй, кто там грозит мне? / Эй, кто мне перечит?» («Че-чет-ка», 1973), «Не раз, не два грозили снять с работы» («Ах, как тебе родиться пофартило…», 1977), «.Даже если сулят золотую парчу / Или порчу грозят напустить — не хочу!» («Мне судьба — до последней черты, до креста…», 1977), «Грозят ломать во имя магистрали» («Пятнадцать лет — не дата, так…», 1979; АР-9-50).
3017
Иванов Г. Петербургские зимы // Осип Мандельштам и его время: Сб. воспоминаний / Сост. В. Крейд и Е. Нечепорук. М.: L’Age d’Homme — Наш дом, 1995. С. 72.
3018
Герштейн Э.Г. Новое о Мандельштаме: Главы из воспоминаний. Paris: Atheneum, 1986. С. 202. То же: Рудаков С. Из писем 1935 — 1936 годов // Осип Мандельштам. Воронежские тетради. Воронеж: Изд-во им. Е.А. Болховитинова, 1999. С. 302.
3019
Синявский А., Розанова М.: «Для его песен нужна российская почва» / Беседовала Н. Уварова // Театр. 1990. № 10. С. 148.
3020
Горский В. Луи Армстронг еврейского разлива: Филёрская запись разговоров Высоцкого // Урал. 2000. № 8; http://magazines.russ.nUuraV2000/8/urall0.html
3021
Из воспоминаний В. Янкловича (Живая жизнь: Штрихи к биографии Владимира Высоцкого. Кн. 3. М.: Петит, 1992. С. 160).
Да и в реальной жизни угрозы шли постоянно: «Высоцкий потом рассказывал мне, — вспоминает Мария Розанова, — что его вызывали на Лубянку, грозили, что, если он “не заткнется”, ему придется плохо»14. Сам же поэт признался в 1980 году: «А вот в 74-м… или 75-м году (в каком достоверно, хоть убей на месте, не помню, а может быть — всё может быть! — и в том, и в другом) в “охранке” [Пятое управление КГБ] мне серьезно угрожали: “Мы можем посадить тебя, Высоцкий, в одночасье”»15. Да и в конце 1979-го он столкнется с ситуацией, когда «следователи шлют повестки в театр, грозят арестом…»16.
Вопросом «Эй, кто там грозит мне?» задавался также Мандельштам: «Где я? Что со мной дурного? / Кто растет из-за угла? / Это мачеха Кольцова, / Это родина щегла!» («Ночь. Дорога. Сон первичный…», 1936). Об этих же угрозах говорится в следующих цитатах: «…Торастет, как воздушный пирог. / И едва успевает грозить из угла» («Нет, не спрятаться мне от великой муры…», 1931), «Шевелящимися виноградинами / Угрожают нам эти миры» («Стихи о неизвестном солдате», 1937).