Энциклопедия творчества Владимира Высоцкого: гражданский аспект
Шрифт:
Входя к «шестипалой неправде» в избу, поэт говорит: «Ну а я не дышу, сам не рад <...> Полуспаленка, полутюрьма». А в черновиках «Куполов» (1975) лирического героя Высоцкого повезут в лагерь: «Повезли, а сам-то я не рад стараться, / Как за тридесять земель, за триодиннадпать / Уму-разуму чужому набираться» [3027] . Впрочем, и лирического героя Мандельштама тоже нередко увозят — например, в черновиках стихотворения «За гремучую доблесть грядущих веков…» (1931): «А не то уводи — да прошу, поскорей — / К шестипалой неправде в избу, / Потому что не волк я по крови своей / И лежать мне в сосновом гробу» (с. 478 — 479), — или в «Отрывках из уничтоженных стихов»: «В год тридцать первый от рожденья века / Я возвратился, нет — читай: насильно / Был возвращен в буддийскую Москву».
3027
Добра! 2012.
Что же касается заключительного обращения к неправде: «Я и сам ведь такой же, кума», — то оно заставляет вспомнить песню Высоцкого «Я скоро буду дохнуть от тоски…» (1969), где поэт сожалеет, что во время застолья, после тоста тамады за Сталина, он пил вино вместе с остальными гостями: «О, как мне жаль, что я и сам такой: / Пусть я молчал, но я ведь пил — не реже…».
Из других сходств между двумя поэтами стоит отметить сравнение себя с загнанным зверем.
В июне 1929 года Мандельштам обратился с открытым письмом «Ленинградским писателям» по поводу разгромного фельетона в его адрес «Скромный плагиат и развязная халтура», напечатанного «Литгазетой» 7 мая: «После того, что со мной сделали, жить нельзя. Снимите с меня эту собачью медаль. Я требую следствия. Меня затравили как зверя. Слова здесь бессильны. Надо действовать. Нужен суд над зачинщиками травли, над теми, кто попустительствовал из трусости, из ложного самолюбия. К ответу их за палаческую работу, скрепленную ложью» [3028] .
3028
Мандельштам О.Э. Полное собрание сочинений и писем: в 3 т. Изд. 2-е, испр. и доп. Т. 3. СПб.: ИД «Гиперион», 2017. С. 405.
Позднее данный мотив будет часто встречаться в произведениях Высоцкого: «Мы затравленно мчимся на выстрел <…> Кричат загонщики, и лают псы до рвоты» («Охота на волков», 1968), «Я уверовал в это, / Как загнанный зверь» («Баллада о брошенном корабле», 1970), «Загнан я, как кабаны, как гончей лось» («Ядовит и зол, ну, словно кобра, я», 1971), «Вы, как псы кабана, / загоняете!» («Отпустите мне грехи / мои тяжкие…», 1971).
В черновом варианте «Открытого письма советским писателям» (начало 1930 года) Мандельштам сетует, что с ним «поступили, как с проституткой, долгие годы гулявшей по желтому билету и наконец-то пойманной за дебош»1 [3029] . А в 1977 году Высоцкий выведет себе в образе Правды, которую также судили как продажную женщину: «Дескать, какая-то Б называется Правдой, / Ну а сама пропилась, проспалась догола» («Притча о Правде»; АР-8-162). К этой же песне отсылает нас и следующий эпизод из «Четвертой прозы» (1930) Мандельштама: «…на середине жизненной дороги я был остановлен в дремучем советском лесу разбойниками, которые назвались моими судьями. То были старцы с жилистыми шеями и маленькими гусиными головами, недостойными носить бремя лет» ~ «Двое блаженных калек протокол составляли / И обзывали дурными словами ее» (сравним заодно у Галича в «Вальсе-балладе про тещу из Иванова», 1966: «Праведные старцы, брызжа пеною, / Обозвали жуликом и Поллоком»). Кстати, образ «дремучего советского леса» фигурирует и у Высоцкого, начиная с «Песни-сказки про нечисть» (1966): «А мужик, купец и воин попадал в дремучий лес <.. > Только всех и видали — словно сгинули».
3029
Там же. С. 409.
В вышеупомянутом «Открытом письме советским писателям», а также в предыдущем обращении «Ленинградским писателям» Мандельштам называет автора разгромного фельетона шулером. Сразу же приходит на память песня Высоцкого «У нас вчера с позавчера…» (1967), где советская власть представлена в образе карточных шулеров.
Еще один фрагмент «Открытого письма»: «Я, дорогие товарищи, не ангел в ризах <…> но труженик, чернорабочий слова, переводчик» [3030] , - находит аналогию в «Песне Рябого» (1968) Высоцкого: «Не ангелы мы — сплавщики <…> Вкалывал я до зари <.. > Из грунта выколачивал рубли».
3030
Там же. С. 410.
В «Четвертой прозе» Мандельштам гневно восклицает в ответ на обвинения в свой адрес: «Какой я к черту писатель'. Пошли вон, дураки!». И в таком же духе выскажется Высоцкий: «…Потому что я не певец… <…> Какое это пение, к дьяволу, — вот, с гитарой?!» [3031] .
Другое сходство выявляется между «Четвертой прозой: «У цыгана хоть лошадь была — я же в одной персоне и лошадь, и цыган».
– и песней Высоцкого «Грусть моя, тоска моя» (1980) с подзаголовком «Вариации на цыганские темы»: «Впрягся сам я вместо коренного под дугу».
3031
Москва, МГУ им. М.В. Ломоносова, географический факультет, 24.11.1978.
В письме к поэту Николаю Тихонову (Воронеж — Ленинград, 06.03.1937) Мандельштам с отчаяньем говорит: «Сейчас я оглядываюсь кругом: помощи ждать неоткуда» [3032] . А в
Чуть позже, обращаясь к Корнею Чуковскому (Воронеж — Ленинград, около 17.04.1937), Мандельштам напишет: «У меня есть только одно право — умереть. Меня и жену толкают на самоубийство» [3033] . Высоцкий же незадолго до своей смерти сказал Барбаре Немчик: «Знаешь, мне только и осталось, что пустить себе пулю в лоб» [3034] . Кроме того, в упомянутом письме к Чуковскому находим следующее мазохистское признание: «Я сказал — правы меня осудившие. Нашел во всем исторический смысл». Эту же мысль много лет спустя повторит и Высоцкий: «Значит, первые мои песни были написаны от имени — действительно вот, правы люди, которые когда-то мне предъявляли претензии, — от имени ребят дворов, улиц…» [3035] . Отсюда — ощущение своей вины: «Я — виноват. Двух мнений здесь быть не может. Из виноватости не вылезаю. В неоплатности живу» («Четвертая проза», 1930) ~ «Да, правда, сам виновен, бог со мной!» («Подумаешь — с женой не очень ладно!», 1969), «Я весь в долгах — пусть я не прав, / Имейте снисхожденье!» («.Дворянская песня», 1968).
3032
Мандельштам О.Э. Полное собрание сочинений и писем: в 3 т. Изд. 2-е, испр. и доп. Т. 3. С. 465.
3033
Там же. С. 469.
3034
Живая жизнь: Штрихи к биографии Владимира Высоцкого. Кн. 3. М.: Петит, 1992. С. 189.
3035
Рим, на дому у Дарио Токачелли, запись для Радио Италии, 07.07.1979.
В «Четвертой прозе» Мандельштам говорит о советской литературе как о прислуге властей, которая выполняет все их требования: «Первый и единственный раз в жизни я понадобился литературе, и она меня мяла, лапала и тискала, и всё было страшно, как в младенческом сне». Об этом же будет сказано в «Фаэтонщике» (1931), где речь пойдет о Сталине: «Мы со смертью пировали — / Было страшно, как во сне». И эта же тема поднимается в песне Высоцкого «Мои похорона» (1971), у которой имеется следующий вариант названия: «Страшный сон очень смелого человека». А теперь сравним слова Мандельштама «она меня мяла, лапала и тискала» с «Затяжным прыжком» (1972) и песней «Ошибка вышла» (1976): «Мнут, швыряют меня», «Я взят в тиски, я в клещи взят».
Также «Четвертая проза» содержит буквальные переклички со стихотворением «Я никогда не верил в миражи…» (1979): «Мы школьники, которые не учатся. <…> Мы бузотёры с разрешения всех святых» ~ «А мы шумели в жизни и на сцене, / Мы — путаники, мальчики пока».
Помимо того, и в «Четвертой прозе», и в песне «Пятнадцать лет — не дата, так…» (1979), посвященной Театру на Таганке, власть сравнивается с разбойниками и насильниками: «…занесли надо мной кремневый нож с целью меня оскопить» ~ «С ножом пристали к горлу — как не дать!»; «На таком-то году моей жизни взрослые мужчины из того племени, которое я ненавижу всеми своими душевными силами и к которому не хочу и никогда не буду принадлежать, возымели намеренье совершить надо мной коллективно безобразный и гнусный ритуал. Имя этому ритуалу — литературное обрезание или обесчещенье, которое совершается согласно обычаям и календарным потребностям писательского племени, причем жертва намечается по выбору старейшин» ~ «Как рано нас невинности лишили\ /Ас этим можно было подождать» (АР-9-46). Эта же тема разрабатывается в «Песне о вещей Кассандре» (1967).
Кроме того, сравнение советской власти со старейшинами будет развито в песне «Про любовь в каменном веке» (1969): «Старейшины собрались на совет / И, вероятно, вызовут меня» (АР-7-10).
Вместе с тем оба поэта старались жить «сегодняшним днем».
В стихотворении «Люблю тебя сейчас…» (1973) Высоцкий говорит: «Навзрыд или смеясь, / Но я люблю сейчас, / А в прошлом — не хочу, а в будущем — не знаю», — словно следуя завету Мандельштама: «Жить нужно настоящим» [3036] .
3036
Герштейй Э.Г. Новое о Манддльштаме: Ггавы из воспомииании. Раг15:АЙ1епеит, 1996. С. 64.
И оба демонстрировали свободу и озорство: «Мальчишка-океан встает из речки пресной / И чашками воды швыряет в облака» («Реймс — Лаон», 1937) ~ «В дивном райском саду натрясу бледно-розовых яблок / И начну их бросать по пушистым седым небесам» («Райские яблоки», набросок 1975 года; АР-13-184).
В стихотворении «Ты должен мной повелевать…» (1935), обращенном к Сталину, Мандельштам говорит: «На честь, на имя наплевать» (как уже было в «За гремучую доблесть…», 1931: «Я лишился и чаши на пире отцов, / И веселья, и чести своей»). В другой тональности выскажется об этом Высоцкий: «.Досадно мне, что слово “честь” забыто» («Я не люблю», 1968).