Энциклопедия творчества Владимира Высоцкого: гражданский аспект
Шрифт:
У Высоцкого представители власти также «разносят яд»: «.Яду капнули в вино» («Мои похорона», 1971), «Поят [горем] зельем, хоть залейся, / За отраву денег не хотят» («Разбойничья», 1975; АР-13-110).
А с его стихотворением «В лабиринте» перекликается также цикл «Армения» (1930): «И в лабиринте влажного распева / Такая душная стрекочет мгла» ~ «И духоту, и черноту / Жадно глотал. <.. > Здесь, в лабиринте, / Мечутся люди» («в лабиринте… душная… мгла» = «духоту… черноту… в лабиринте»); «Снега, снега, снега на рисовой бумаге» ~ «Кончилось лето. Зима на подходе»; «Ах, Эривань, Эривань, ничего мне больше не надо <.. > Мне холодно. Я рад...» = «Холодно — пусть! / Всё заберите… / Я задохнусь / Здесь, в лабиринте»; «Ах, ничего я не вижу, и бедное ухо оглохло» ~ «И слепоту, и немоту — / Всё испытал»; «Улиц твоих большеротых кривые люблю вавилоны» ~ «Словно в колодцах улиц глубоких»; «Ты видела всех жизнелюбцев, / Всех казнелюбивых владык. <…> Как люб мне язык твой зловещий, / Твои молодые гроба» ~ «Злобный король в этой стране / Повелевал. / Бык Минотавр ждал в тишине / И убивал» («казнелюбивых» = «убивал»; «владык» = «король»; «зловещий» = «злобный»).
Чтобы глубже понять метафорику Мандельштама, сопоставим его стихотворения «Язык булыжника мне голубя понятней…» (1923), формально посвященное Великой французской революции 1789 — 1793 годов, и «Внутри горы бездействует
2985
Кошениль — ээокрааительяркк-ккааногоцвета, ттееть цввта крови. Добыввют егоизоддоименно-го насекомбго — кошенильоогб червеца. Таким образом, «кумира» кормили красными червями. Поэтому и про «кремлевского горца» сказано: «Его толстые пальцы, как черви, жирны» (а у кумира «с шеи каплет ожерелий жир»). Приведем еще некоторые сходства между этими персбнажами: «Он улыбается своим широким кобм» = «Тараканьи смеются глазища <.. > И широкая грудь бсеоиоа»; «И исцеляет он, об убивает легче» = «Что ни казнь у негб — то малина». Напрашивается также параллель между кумиром и грядущей бойней из «Стихов о неизвестном солдате» (1937): «А с шеи каплет ожерелий жир. <.. > И исцеляет он, но убивает легче» = «Золбтые убийства жиры» («ожерелий» = «ЗбЛбтые»; «жир» = «жиры»; «убивает» = «убийства»). В первом случае — кумир, а во втбрбм — «приниженный гений могил». По словам Никиты Сокуие, под «золбтыми убийства (созвездий) жирами» «подразумевается ожиревшее и озблоченнбе начальство» (Струве Н. Осип Мандельштам. Лондон: OPI, 1988. С. 262).
Если у кумира «очеловечены колени, руки, плечи», то и молодой лев уподобляется человеку: «Он лапу поднимал, как огненную розу, / И, как ребенок, всем показывал занозу».
Отождествление тирана с ребенком присутствует и в «Рождении улыбки», написанном одновременно с «кумиром» (декабрь 1936): «Когда заулыбается дитя…» = «С улыбкою дитяти в черных сливах»; «Улитка выползла, улыбка просияла», «Улитки рта наплыв» = «Он улыбается своим широким ртом»: «Углами губ оно играет в славе» = «Внутри горы бездействует кумир»; «Ему непобедимо хорошо <.. > Для бесконечного познанья яви» [2986] [2987] [2988] = «В покоях бережных, безбрежных и счастливых»; «И радужный уже строчится шов / Для бесконечного познанья яви. <.. > Как два конца их радуга связала» = «Его индийской радугой кормили»; «С развилинкой и горечи, и сласти» = «И исцеляет он, и убивает легче».
2986
Непобедимым назван Сталин и в «Стансах» (1937): «Непобедимого, прямого, / С могучим смехом в грозный час, / Находкой выхода прямого / Ошеломляющего нас». А дважды повторенный эпитет прямого отсылает к стихотворению «Ты должен мной повелевать…» (1935), также обращенному к вождю: «Так пробуй выдуманный метод / Напропалую, напрямик» (данная перекличка отмечена: Мец А. Заметки к комментарию // Мец А.Г. Осип Мандельштам и его время: Анализ текстов. СПб.: Гиперион, 2005. С. 189). Ср. у Высоцкого в «Затяжном прыжке» (1972), где представлена та же тема: «И звук вгоняют в печень мне / На выдохе и вдохе / Прямые, безупречные / Воздушные потоки».
2987
В данном контексте интересно сопоставить вышеупомянутое стихотворение Есенина «Воспоминание» (1925) со стихотворением Мандельштама «Ветер нам утешенье принес…» (1922): «Я помню жуткий снежный день. / Его я видел мутным взглядом. / Железная витала тень / Над омраченным Петроградом. / Уже все чуяли грозу. / Уже все знали что-то. Знали, / Что не напрасно, знать, везут / Солдаты черепах из стали» ~ «Ветер нам утешенье принес, /Ив лазури почуяли мы / Ассирийские крылья стрекоз, / Переборы коленчатой тьмы. / И военной грозой потемнел / Нижний слой помраченных небес, / Шестируких летающих тел / Слюдяной перепончатый лес». Сходства очевидны: «омраченным… все чуяли грозу» = «почуяли мы… грозой… помраченных»; «черепах» = «стрекоз»; «из стали» = «слюдяной». Как видим, оба поэта одинаково описывают Октябрьскую революцию и красный террор.
2988
Солженицын А.И. Архипелаг ГУЛаг, 1918 — 1956. Части I-П. Париж: ИМКА-Пресс, 1973. С. 338.
А ранняя редакция «Рождения улыбки»: «На лапы задние поднялся материк» (с. 494), — вновь отсылает к стихотворению «Век» (1922): «Вспять глядишь, жесток и слаб, / Словно зверь когда-то гибкий, / На следы своих же лап». И если у века «разбит позвоночник», то о материке сказано: «Хребтом и аркою поднялся материк» (с. 495).
В строке «На лапы задние поднялся материк» налицо сравнение со зверем, которое присутствует и в стихотворении С. Есенина «Воспоминание» (1925): «Октябрь, как зверь, / Октябрь семнадцатого года». А о том, что материк (советский режим) поднялся на задние лапы, говорится в другом стихотворении Есенина: «Учусь постигнуть в каждом дне / Коммуной вздыбленную Русь» («Издатель славный!…», 1924) (ср. с репликой генерала Рейнсдорпа, обращенной к каторжнику Хлопуше в поэме «Пугачев», 1921: «Там какой-то пройдоха, мошенник и вор / Вздумал вздыбить Россию ордой грабителей»; следовательно, коммуна — это и есть орда грабителей). В свою очередь, Мандельштам также «учится постигнуть» новую, «вздыбленную», реальность: «И я теперь учу язык, / Который клёкота короче, /Ия ловлю могучий стык / Видений дня, видений ночи» («Грифельная ода», 1923)82
Теперь сопоставим «Рождение улыбки» с «Нашедшим подкову»: «Когда заулыбается дитя <.. > Углами губ оно играет
В обоих случаях «дитя» и «дети» символизируют младенческий век советской власти (как сказано в «Веке», 1922: «Век младенческой земли»; да и у Солженицына читаем: «Таким упитанным шалуном рос наш октябрёнок-Закон»83). Но существует еще один двоякий образ века-зверя: с одной стороны, у него «смертельный ушиб» («Век»). Отсюда — «умершие животные» из «Нашедшего подкову» и «злых овчарок шубы» из «Грифельной оды». А с другой — это поднявшийся на лапы зверь-материк в «Рождении улыбки» и кидающийся на плечи поэта «век-волкодав» в «За гремучую доблесть…». Причем если о звере-материке говорилось: «Ягненка гневного разумное явленье», — то и в «Веке» было сказано: «Снова в жертву, как ягненка, / Темя жизни принесли». Таким образом, два противоположных состояния века — его рождение и гибель — описываются одинаково.
А двойственное положение позвоночника века и океанской волны, которые играют друг другом: «И невидимым играет / Позвоночником волна. <.. > Это век волну колышет…» («Век», 1922), — повторится в одном из поздних стихотворений: «Шло цепочкой в темноводье / Протяженных гроз ведро / Из дворянского угодья / В океанское ядро… / Шло, само себя колыша, / Осторожно, грозно шло…» (1936).
Вернемся вновь к мотиву игры и обобщим сказанное: «Когда заулыбается дитя <…> Углами губ оно играет в славе» («Рождение улыбки», 1936), «Дети играют в бабки позвонками умерших животных» («Нашедший подкову», 1923), «И в бабки нежная игра, /Ив полдень злых овчарок шубы» («Грифельная ода», 1923), «И невидимым играет / Позвоночником волна. / Словно нежный хрящ ребенка, / Век младенческой земли — / Снова в жертву, как ягненка, / Темя жизни принесли» («Век», 1922).
И в «Грифельной оде», и в «Нашедшем подкову» игра в бабки метафорически означает массовые убийства. Сравним с недвусмысленным высказыванием в «Сохрани мою речь…» (1931), где фигурирует другая детская игра: «Лишь бы только любили меня эти мерзлые плахи — / Как, прицелясь на смерть, городки зашибают в саду, — / Я за это всю жизнь прохожу хоть в железной рубахе / И для казни петровской в лесу топорище найду». Об этой же казни говорится при описании «кремлевского горца» (к которому в предыдущем стихотворении поэт обращался: «отец мой, мой друг и помощник мой грубый»): «Что ни казнь у него — то малина». Да и в «Веке» речь идет об убийстве: «Снова в жертву, как ягненка, / Темя жизни принесли». При этом «кремлевский горец» «играет услугами полулюдей»; «дети играют в бабки позвонками умерших животных»; «и невидимым играет позвоночником волна». Налицо разработка одной и той же темы, но в разных ракурсах.
А к «Рождению улыбки» возвращает нас и стихотворение «Пароходик с петухами..»(1937): «И полуторное море / К небу припаяв, / Москва слышит, Москва смотрит / В силу, в славу, в явь» = «Ему непобедимо хорошо, / Углами губ оно играет в славе, / И радужный уже строчится шов / Для бесконечного познанья яви». Загадочная метафора «полуторное море к небу припаяв» вкупе с вариантом «Зорко смотрит в явь» объясняют характеристику вождя из стихотворения «Мир начинался страшен и велик…» (1935): «Привет тебе, скрепителъ дальнозоркий / Трудящихся…».
Здесь скрепителем назван Сталин, а в «Пароходике с петухами» небо к морю припаивает Москва — вновь налицо отождествление вождя со столицей его империи. [2989] Этим и обусловлено одинаковое обращение к ним со стороны поэта: «Привет тебе, скрепитель добровольный…» = «Москва — опять Москва. Я говорю ей: “Здравствуй!”» («1 января 1924»). Подобное тождество «Сталин = столица» просматривается и в следующих цитатах: «Так отчего ж до сих пор этот город довлеет <.. > Самолюбивый, проклятый, пустой, моложавый!» («С миром державным я был лишь ребячески связан…», 1931) = «Я б несколько гремучих линий взял, / Всё моложавое его тысячелетье» («Когда б я уголь взял для высшее похвалы…», 1937).
2989
В ттм же 1 935 годдМанддльштам ппшетстихооворенне «Мне кажется, мы говоортьддлжны…», гдд опять оказываются «припаянными» друг к другу дебо и море: «.. Что ледхдско-стнлхдское слово — / Воздушдо-океадсаня подкова». Воздух здесь соотносится с небом из стхоотвоеения «Пароходик с петухами…», эпхает океанская — с морем, а подкова — с деепричастием припаяв (и еще со сеавнхтеььдым обоеотом в опхсннхх «кремлевского горца»: «Как подкову, дарит за указом указ»; кроме того, воздушная подкова по форме напоминаев небесдый круг и дугу из стххотвоеенхя «Не сравнивай: живущий несравним», 1937: «И неба круг мде был недугом. <…> И собирался плывь, и плавал по дуге / Неначи-дающихся путешествий»). Аналогичную образность находим в «Грифельной оде», где также фигурирует разновидность подковы — стык, описание котоеооо перекликается со «Стансами» (1937): «И я ловлю могучий стык / Видений дня, видений дочи. <…> На изумьеддой крутизне / Я слышу грифельные визги» = «Непобедимого, прямого, / С могучим смехом в грозный час, / Находкой выхода прямого / Ошеломляющего нас». Поэтому Мандельштам «завидует могучим, хитрым осам» («Вооруженный зреньем узких ос…», 1937), которые соотносятся со Сталиным: «Я б воздух расчертил на хитрые углы / И осторождо и иеевоныо. <.. > Могучие глаза решительно добры» («Когда б я уголь взял для высшей похвалы…», 1937). В посьеддем стихотворении также говорится: «Я б рассказал о том, кто сдвинул мира ось». А «могучие, хитрые осы», упомянутые выше, «сосут ось земную». Но это неудивительно, ведь осы являются одним из аватаров Сталина, подобдо ассирийским стрекозам и бабочке-мусульманке, символизирующим либо конкретно вождя, либо власть в целом.
Последняя цитата взята из «Оды», в которую перейдет и ряд мотивов из «Рождения улыбки»: «С развилинкой и горечи, и сласти» = «Он родился в горах и горечь знал тюрьмы»; «Ему непобедимо хорошо» = «На чудной площади с счастливыми глазами»; «Углами губ оно играет в славе» = «Я б воздух расчертил на хитрые углы <.. > Бегут, играя, хмурые морщинки. <…> Есть имя славное для сжатых губ чтеца» («Углами… играет в славе» = «углы… играя… славное»); «У. литка выползла, улыбка просияла» = «И мужество улыбкою связал»; «Явленья явного чудесное явленье» (вариант: «Ягненка гневного разумное явленье») = «И каждое гумно, и каждая коп^^/ Сильна, убориста, умна — добро живое. / Чудо народное! Да будет жизнь крупна!».