Енох
Шрифт:
- Мои книги - не мои книги, а суть дела Божии.
Тувалкаин чересчур понимающе кивнул с преувеличенным вздохом:
- Значит, я не увижу ни строчки, - сказал он с притворным сожалением.
- Скажи, Тувалкаин, то, что ты сейчас прочитал в пергаменте Иавала-скотовода, хоть как-то соответствует действительности?
- Я, Енох, никогда не призывал к убийству Каина! Никогда! И если бы ты имел представление об иерархии в городе, то никогда бы не поверил Иавалу. Может быть, в глубине сознания я и желал ему смерти, но сам боялся подобных мыслей... А что ты, Енох, знаешь о смерти Каина?
– спросил Тувалкаин, желая знать, какие слухи проникли за стены
- В тех книгах, которые напишет пророк после потопа, я читал про твоего отца, крепкого, сильного, сдержанно-грубоватого человека, который временами выражался, как землепашец. Ламех ввел в человеческую жизнь двоеженство.
...Он пришел к своим женам Аде и Цилле. Он уже убил Каина.
"Ада и Цилла, жены мои, я хочу сказать вам о вещах очень важных, важных не только для меня. Я хочу рассказать вам о своих делах, о которых пока никто не знает. Только я и Бог".
Жены Ламеховы никогда не видели мужа в сокрушении и смятении. Они молча вопрошающе смотрели на него. И, как всегда, боялись его.
"Я убил Каина и стал хуже Каина!"
"Ламех, - сказала Ада, боясь мужа, - Каина обличал Бог, и Каин солгал Ему, а ты сам каешься, хотя не только Бог, но и никто из людей не требует от тебя покаяния. Ты не хуже Каина, Ламех!"
"Да, - поддержала Цилла, боясь мужа, - и если ты будешь молчать, никто никогда не узнает об этом убийстве".
"И все-таки я хочу рассказать вам, потому что убитый Каин уже говорит во мне и обличает меня, как до сего дня обличал Каина убитый Авель".
"Ламех, Бог не накажет тебя!
– сказала Ада, боясь мужа.
– Ты совершил убийство не по своей прихоти, а для блага всего нашего племени. Род наш уменьшается, каинитянки рожают только девочек, а сифиты не хотят вступать с нами в брак, потому что слушают своих патриархов".
"Над нами тяготело проклятие Каина, - поддержала Аду Цилла, боясь мужа.
– И если ты нас всех избавил от него, то скоро ревность о благе своего племени даст плоды"
"Вот увидишь, Ламех, - сказала Ада, боясь мужа, - грех Каина оставит нас. Сифиты будут брать в жены каинитянок, и все дети Адама воссоединятся".
"Бог наказал Каина за семь грехов его.
– Ламех тяжело сидел, сжав шарообразную голову огромными ладонями.
– Мои грехи тяжелее грехов Каина, и наказание будет в семьдесят раз больше. Мне дали об этом знать, как только я затупил свой меч о Каина... В залу тут же вбежал человек. Я обернулся и увидел перед собой Каина. И снова поразил его мечом. Два Каина лежали у моих ног, и мне показалось, что я схожу с ума. Я бросился прочь, я боялся, что в залу войдет еще один Каин, и мне снова придется его убить. Когда я бежал, мне казалось, что Каин будет заходить в зал бесконечно, и я буду убивать и убивать его, пока не захлебнусь в его крови... Когда я вернулся к трону, то во втором убитом узнал Гада, младшего из сыновей Каина. Я убил двоих: и Каина, и похожего на него сына.
– Ламех выпрямился, огромной ладонью сжал свой тяжелый скобленый до гладкости подбородок. Взгляд Ламеха был пустым, будто не было глаз. Жены вздрогнули и прижались друг к другу. В темных глазницах Ламеха виднелось черное небо с холодными редкими звездами.
"А-а!
– простонал Ламех, подняв голову к потолку и широко раскрыв рот. И жены вскрикнули, их затрясло. Из ротовой ямы Ламеха, из ноздрей его смотрело на них небо подземного космоса".
- Нет же, нет!
– Тувалкаин прервал Еноха.
– Нет!
– Он сильно тер нервными пальцами брови. - Енох, мой отец никогда не произносил слово "Бог", а его жены никогда
- Может быть, пророк и его толкователь хотели передать состояние души Ламеха? Сальности, которые он отпускал, могли быть только внешней маской, - сказал Енох, и его слова о состоянии души смутили Тувалкаина, потому что он сам подумал об этом.
45.
– А что за блаженства ты диктуешь детям, когда обучаешь их письму?
– спросил Тувалкаин Еноха.
- Я мог бы записать их для тебя, но, как на грех, записать не на чем и нечем.
- Ты можешь записать их на обратной стороне пергамента Иавала.
– Тувалкаин достал из деревянного пенальчика толстый угольный карандаш и, как свечку, протянул Еноху.
- С пригорков уже видны огни города!
– в радостном возбуждении крикнул возница.
Поехали быстрее, еще быстрее. Возница угощал лошадей ударами бича. Летели быстрее, еще быстрее. И солнце точно засуетилось и стало очень быстро опускаться за лес. Наблюдая за его стремительным спуском, Тувалкаин хотел было сказать Еноху: "Сейчас мы уже не должны видеть солнца, но видим его, потому что воздух преломляет его лучи". Но передумал. "Поймет ли Енох?"
- Мы уже не должны видеть солнца, - вспомнив из пророческого будущего (или прошлого - он уже путался), задумчиво произнес Енох, - но видим его, потому что его лучи преломляются в благорастворении воздухов.
Тувалкаин поежился.
Стремительно надвигались ворота в виде гигантской головы козла с открытой пастью. В глазницах каменного скота стражники поприветствовали прибывших поднятием рук. Их доспехи еще блестели на солнце, которое уже не доставало до колесницы. Поднялась зубы-решетка, колесница влетела в подземелье, промчалась по навесному мосту над подземной пропастью и вынырнула на бледный вечерний свет уже в стенах города. Возница гнал лошадей по улицам . Мимо колесницы проплывали колонны, купола, черные статуи, арки, шпили, лоскутки зелени у домов, ничтожная малость деревьев. Казалось, город не имеет тяжести, точно камень, железо, стекло, кирпич, мрамор, хрусталь, из которых его сотворили, были не вполне материальными. Скорость скрадывала их тяжесть. И люди, идущие по тротуарам, толпящиеся на городских площадях, проплывая мимо колесницы, исчезали где-то там, сзади, и зрительно запоминались только плащи, доспехи, юбки. Бледно-сиреневые сумерки заштриховывали цвета.
- Останови!
– попросил Енох, и Тувалкаин дал знак вознице. Притормозили у доменной печи. Она дымила трубой в обрамлении голубых елей. Печь была гордостью Тувалкаина, и ему нравилось, что Енох рассматривает его детище. А тот смотрел на печь будто сквозь чистые воды, в которые до самого дна проникает солнце. И видел косяк мелких рыб, замерший у похожей на рану кирпичной кладки в месте, где некогда от влаги отвалилась штукатурка. Из наполовину разваленной кирпичной трубы во влажной тишине, медленно шевелясь, выплывала лентообразная тварь.
- Поехали, - прошептал Енох, осторожно поглаживая поросший ракушками кузов колесницы.
Темнота сгущалась, и город будто погружался в ряску. Сузилось пространство. Колесница ехала медленно.
Когда проезжали мимо дома Ноемы, в конце улицы появился голый человек. Он бежал с поднятой рукой и потрясал чем-то зажатым в окровавленном кулаке. Тувалкаин велел притормозить.
- Еще один оскопился!
– с едва заметным смешком сказал возница и мельком глянул на господина - не взыщется ли за вольный тон в отношении новоиспеченного жреца. Но Тувалкаин сам тихо рассмеялся.