Енох
Шрифт:
53. Рано утром Тувалкаин зашел в опочивальню новобрачных и застыл удивленный. Они молились, как молятся сифиты. Тувалкаин смотрел на молящихся рассеянными глазами. Телохранитель, вошедший вслед за Тувалкаином, торжественно держал в руках кувшин и умывальный таз.
- Что случилось?
– с трудом заговорил Тувалкаин, растерянно глядя то на дочь, то на зятя. Ночной шелковый чехольчик на бороде Тувалкаина выглядел немного комично, но лицо его сделалось багрового цвета.
– Что случилось?
– переспросил он глухим, безотрадным голосом, глядя на заправленное ложе.
- Мы молимся Богу, отец, - сказала Хеттура. Она зарделась, задрожала.
Тувалкаин сник, прикусив палец изумления, но выдавил из себя:
-
- Мы уходим в горы, отец, мы уходим к сифитам, - с трепетной пугливостью ответила Хеттура. Услышав сие, телохранитель уронил кувшин и таз. Горький звук упавших сосудов пробудил гнев Тувалкаина:
- Это Енох!.. - И быстро вышел из опочивальни. По пути ударил ногой оброненный таз.
– Стража! - послышался его грозный голос. Тувалкаин точно прокричал сквозь ноздри.
– Не выпускать молодых из опочивальни!
Вчерашний праздник ушел из дворца. Пестрые флажки обвисли на фоне бледно-голубого неба. То тут, то там испуганно замерли порванные зонтики.
- Если ты не отпустишь нас, отец, - кричала вслед Тувалкаину его дочь Хеттура, - мы умрем от печали и уныния! Или отражение воды покажется нам гостеприимным!
- Что ты говоришь, дочь?!
– обернувшись, вскричал Тувалкаин. И сорвал чехольчик с бороды.
– Что ты говоришь отцу, дочь?! Камни сочувствуют моему горю!..
– И Тувалкаин так устало взмахнул рукой, что Хеттуре стало жаль отца.
– Лучше бы мне сказали, что мою дочь растерзали тигры!..
54. "Мои дурные предчувствия начинали сбываться, - много лет спустя запишет на папирусе Мелхиседека.
– В положенный срок Мафусаил не вернулся из города - вместо него приехал возница Тувалкаина и сообщил, что Мафусаил посажен в темницу. Тувалкаин со слов возницы просил Сепфору приехать в город, обещая свою помощь, и в тот же день Сепфора ухала ".
...Она оступилась, сходя с колесницы, и возница поддержал ее. Учтиво сказал, направляя к подземному цеху:
- Туда!..
– Сепфора как бы тянула возницу за собой умоляющим взглядом: быстрее, быстрее, ради Бога, быстрее!
Вход в подземный цех, как и вход в город, - через пасть козла со звездою во лбу. Рядом с "головой" у черных от копоти столбов подковывали привязанных к ним лошадей. "Быстрее, пожалуйста, быстрее!" И тут Сепфоре показалось, что огромная козлиная голова поет.
- Хорошо поют, - с уважением сказал возница.
С лестницы через широкую открытую дверь просматривался весь цех, окрашенный в красное пылающими углями. Кузнецы пели под удары молотков, под густые звуки бубна и выкрики молящегося жреца. По сосредоточенным лицам кузнецов, на которых играли черные и красные тени, легко было понять, до какой глубины трогала и волновала их песня, которую они пели. Музыка околдовывала. Пахнуло жаром, и женщина остановилась. И тут среди кузнецов увидела Тувалкаина с маленьким молотком в руке. Другие кузнецы как бы перестали существовать для Сепфоры - остался только Тувалкаин. Смолкли экстазные выкрики молящегося жреца - только Тувалкаин, в тишине взмахивающий молотком. Широкая белая рубаха с закатанными по локоть рукавами прилипла к мощному потному телу. Сепфора завороженно смотрела на сильные руки Тувалкаина, под которыми на наковальне нечто огненно-железное приобретало нужную человеку форму. Красота лица и рук Тувалкаина очаровали Сепфору. И именно в этот миг Тувалкаин почувствовал восхищенный взгляд женщины и скосил олений глаз в ее сторону. Молоток замер в поднятой руке, Тувалкаин повернул к Сепфоре разгоряченное лицо. Сепфора очнулась и, точно вспомнив, зачем она здесь, хотела броситься к Тувалкаину, но тут будто проступили другие кузнецы. Снова экстатически выкрикивал жрец, снова гудел бубен, снова пели рабочие. Кивнув Сепфоре, Тувалкаин взял железные клещи и сунул раскаленное железо в бадью с водой. Потом долго, нестерпимо долго, как показалось Сепфоре, повернувшись к вспыхнувшим углям, рассматривал изделие в клещах. Что-то сказал стоящему рядом кузнецу
- Мафусаил арестован за покупку оружия! По нашим законам это серьезное преступление, ибо оружие, сделанное в городе, является достоянием города.
– Лицо Тувалкаина еще пылало жаром раскаленного горна.
- Что я должна сделать?
– перебила Сепфора, умоляюще глядя на Тувалкаина. Они поднимались по лестнице. Сепфора забегала вперед и заглядывала в лицо Тувалкаину. Он молчал.
- Что я должна сделать?
– взмолилась Сепфора.
- Не знаю, - задумчиво сказал Тувалкаин.
– Вернее, знаю, что, но не знаю - как!
- Я умоляю, придумайте что-нибудь!
- Выслушайте меня, Сепфора! Поверьте, я сам кровно заинтересован, чтобы Мафусаил не оказался сейчас в заключении. Именно сейчас! Именно сейчас, когда мы закладываем новый город! Для некоторых это частичная потеря власти, и они сопротивляются, как могут.
Тувалкаина окликнули, и Сепфора испуганно оглянулась. Тувалкаин вернулся в цех. Сепфора изнемогала: неужели есть что-то важнее? Ах, Тувалкаин! Его обступили кузнецы, и он что-то объяснял им. Слов Сепфора не слышала. Выкрикивал жрец, гремел, бубен. Сепфора зажала уши. Еще немного, и из них пойдет кровь. По мягкой улыбке Тувалкаина Сепфора догадалась, что тот за что-то журит кузнеца. Тот стукнул себя пальцами по лбу и излишне сокрушенно покачал головой. И все рассмеялись. Сепфора закрыла лицо руками и заплакала. Оглушительно гремел бубен, жрец экстатически выкрикивал что-то непонятное.
Когда из уст Сепфоры вырвалось рыдание, Тувалкаин оставил кузнецов и вернулся к женщине. Они вышли на вольный воздух. Бубен навязчиво звучал в ушах женщины.
- Я тебе уже говорил, Сепфора, перед началом строительства мы планируем провести праздник в ущелье у заброшенной штольни. Очень бы хотелось, чтобы и сифиты приняли посильное участие. Хотелось бы освятить торжество совместным богослужением.
Бубен навязчиво звучал в ушах женщины.
- Это богослужение было бы первым серьезным шагом на пути сближения наших родов... А тут такое дело! Арестован Мафусаил...
– Сепфоре показалось, что Тувалкаин сожалеет искренне.
– Я понимаю, что сифиты еще не подготовлены к подобным вещам, но... если бы Мафусаил принес жертву по пастушескому культу, а наши жрецы по культу каинитов, то патриархи-каиниты (если бы он согласился!), возможно, отпустили бы Мафусаила. Поверьте, Сепфора, мне стоило больших усилий уговорить их пойти на это. Но Мафусаил!.. Мафусаил отказывается! Он говорит, что отец его Енох с детства учил его, будто служение чужим богам - большой (как уж? Словечко сифитов? М-м...), большой грех, чуть ли не предательство Бога.
На глазах Сепфоры снова выступили слезы.
- Мафусаил готов работать на шахтах, но не приносить жертву совместно с каинитами. Как ни твердил я ему, что все культы - пути, ведущие к вершине горы, к нашему творцу, только по разным склонам, Мафусаил - ни в какую! Он готов согласиться со мной (я это чувствую), но авторитет отца!.. Мафусаил весьма неглупый человек, но авторитет отца!.. Поэтому я и прошу вас, Сепфора, поговорить с Енохом, зная его какую-то крохоборную щепетильность в вопросах культа. Но, может, то незавидное положение, в которое попал ваш сын, как-то повлияет и на вашего мужа.
- Енох знает об условии ваших патриархов?
– спросила Сепфора, ладонью вытирая слезы.
- И да, и нет. Я намекнул, но не уверен, понял ли меня Енох. Я не решился продолжить разговор, но насколько я знаю пастушеский культ, у вас есть что-то насчет того, чтобы брать на себя тяготы других. Может, все-таки Енох одумается и оставит свой застарелый фанатизм.
- Мы идем к Еноху?
- Да.
- А где мой сын?
- В темнице, - спокойно сказал Тувалкаин, а у Сепфоры заломило под сердцем.