Энола Холмс и маркиз в мышеловке

Спрингер Нэнси

— Прекрати, негодяй! — как можно громче завопила я.

— Придержи язык!

Он болезненно скрутил мне руку и толкнул вперед. Я чуть не упала, но кричать не прекратила:

— Черт! Не трогайте меня!

Вдруг по правому уху мне приложили чем-то тяжелым, и я рухнула в темноту.

Мне не хочется говорить, что я упала в обморок. Я никогда не теряла сознание — и надеюсь не терять его впредь. Скажем так — какое-то время я пребывала в небытии.

А потом, когда открыла глаза, обнаружила, что полулежу на неудобном

дощатом полу, запястья связаны, лодыжки тоже стянуты грубой пеньковой веревкой.

С низкого потолка из необработанной древесины свисала масляная лампа, от которой исходило слабое свечение и удушающее амбре. У ног мерцала вода цвета скипидара, и ее окружали камни — как бы пародия на мою любимую лощину в лесу у Фернделл-холла. Пол подо мной качался. Голова кружилась. Я закрыла глаза и стала дожидаться, пока отступит тошнота.

Но ничего не менялось. То есть пол все так же ходил ходуном. Я заметила, что с меня сняли шляпу — вероятно, опасались, как бы я не пустила в ход острые булавки. Теперь, защищенная лишь спутанными волосами, голова казалась невыносимо голой и качалась в такт полу, но в остальном я чувствовала себя не так уж и плохо.

Тут я поняла, что лежу в подвале лодки.

Точнее, в трюме. Так это называется. В баржах и кораблях я не разбиралась, но на гребной лодке мне плавать приходилось, и я узнала это легкое покачивание привязанного к причалу небольшого судна. Потолок, с которого свисала масляная лампа, разделял трюм с палубой. Мерзкая лужа у моих ног носила название «трюмная вода», а камни, вероятно, были «балластом».

Я открыла глаза и вгляделась в полумрак, изучая свою загадочную тюрьму. Как оказалось, в нее заключили не одну меня.

У противоположной стены сидел связанный по рукам и ногам мальчик.

И смотрел на меня.

Сердитое лицо. Темные глаза. Грубая челюсть.

Дешевая одежда не по размеру. Босые ступни — мягкие, бледные, воспаленные.

Неаккуратно обритые светлые волосы.

Я его уже видела — на первой странице газеты.

Это был виконт Тьюксбери, маркиз Бэйзилвезерский.

Глава двенадцатая

Но... но это нелепо. Невозможно. Он же собирался сбежать на корабле!

Даже не представившись как следует, я воскликнула:

— Господи, вы-то здесь откуда?

Он вскинул золотистые брови:

— Полагаете, мы с вами знакомы, мисс?

— Бога ради, ничего я не полагаю! — Возмущенная и удивленная, я не без труда приподнялась и села, выпрямив спину. Похоже, у маркиза дурной характер. — Я знаю, кто ты такой, Тьюки.

— Не смейте так меня называть!

— Ладно, лорд Тьюкспогребенныйвморе, почему ты лежишь босой и связанный в трюме лодки?

— В ответ на это можно было бы задать вполне закономерный вопрос: почему мелкая девчонка нарядилась вдовой? — отрезал он аристократичным тоном.

— О, юнга с итонским акцентом? — съязвила я.

— О, вдова без обручального кольца? — парировал маркиз.

Поскольку руки у меня

были связаны за спиной, я не сразу заметила, что на них больше нет перчаток. Но теперь, когда я сидела прямо на своем турнюре, кончики пальцев касались холодной веревки.

— Зачем ему мои перчатки? — воскликнула я.

— Им, — поправил меня его светлость. — Он не один. Их двое. Хотели украсть кольцо, а его и не было. — Говорил Тьюксбери заносчиво и надменно, но я заметила, какой он мертвенно-бледный и как дрожат его губы. — И карманы тоже проверили, нашли несколько шиллингов, шпильки, лакрицу, довольно грязный носовой платок...

— Конечно, — сказала я, надеясь остановить бессмысленное перечисление. От одной мысли о том, что эти незнакомцы совали руки в мои карманы, пока я лежала без сознания, по коже пробежала дрожь. К счастью, меня саму они не трогали — «багаж» в виде подкладок под одеждой остался на месте.

— ...расческу, щетку для волос, разрисованную цветами брошюрку...

У меня екнуло сердце, как будто мать только что убили у меня на глазах. Глаза жгло от слез. Но я закусила губу. Не время и не место оплакивать потерю.

— ...а через разрез на платье проглядывал скандально-розовый корсет.

— Испорченный мальчишка! — сердито выкрикнула я, кипя от гнева и смущения. — Ты вполне заслужил быть связанным по рукам и ногам...

— Интересно, почему девочка моего возраста заслужила то же самое?

— Я старше!

— Намного?

Я уже собиралась было ответить, но вовремя вспомнила, что не стоит никому рассказывать, сколько мне лет. Все-таки он был хитер.

И напуган, несмотря на показную храбрость.

Напуган не меньше меня.

Я перевела дыхание и спросила ровным голосом:

— Давно ты здесь?

— Всего час или около того. Пока щуплый преследовал меня, здоровяк охотился за тобой — не знаю почему. Я...

На палубе раздались тяжелые шаги, и он умолк. В дальнем углу нашей тюрьмы возник квадрат света, и я стала свидетельницей нелепой картины: на лестнице показались резиновые сапоги, за ними ноги и спина, и на пол неуклюже спрыгнул один из наших захватчиков.

— Осталось меньше часа, — сказал он своему приятелю, и я узнала этот писклявый голос. Его обладатель, тощий и хилый, горбился, как будто его ударили в живот, и походил на недокормленную дворняжку. — Нашел его у доков, прям как ты в телеграмме написал — околачивался там у «Грейт Истерна». С ним-то ясно, чего делать, а с девчонкой что?

— Да то же самое, — прорычал второй негодяй, спускаясь по лестнице. Его голос я тоже узнала. Вслед за черными сапогами показались нескладные ноги и руки, облаченные в черную одежду, раньше явно принадлежавшую джентльмену, а теперь безнадежно испорченную. Свет лампы выхватил из полумрака бледные лайковые перчатки желтого цвета. Сливки общества частенько носили лайковые перчатки, особенно желтые, — они служили признаком высокого социального положения.

Однако на голове у него сидела не шляпа благородного господина, а тряпичная кепка рабочего.