Энола Холмс и маркиз в мышеловке

Спрингер Нэнси

— Наверное... — ответил Тьюки и отвел глаза.

Какое-то время он молча смотрел на носки своих новых ботинок — условно новых, поскольку они были сшиты из кожаных обрезков старой обуви.

Я ждала.

— Все равно в моих мечтах все было иначе, — наконец заговорил он. — Это я про верфи. Вода грязная. Люди тоже. А тех, кто следит за собой, они презирают и считают заносчивыми. На таких даже попрошайки плюют. У меня украли деньги, ботинки и даже чулки. Совсем бесстыжие крадут даже у ползунов.

— Ползунов?..

— Или дремал, так их тоже называют, потому

что они почти всегда дремлют. Никогда не видел более убогих нищих. — Тьюки понизил голос. — В основном это старухи, оставшиеся ни с чем, которые не могут встать на ноги. Они сидят на ступеньках работных домов в полузабытьи, прилечь им негде, у них, полумертвых, даже нет сил попрошайничать, а если им кто даст пенни на чай, ползут его купить.

У меня защемило сердце, и я вспомнила лысую старуху с язвами на голове, которая ползла передо мной по тротуару.

— Потом они ползут обратно, — продолжил Тыоки, говоря все тише, и голос у него дрожал. — И снова садятся на ступеньки. Три раза в месяц их кормят и дают выспаться в работном доме. Три раза! А если потребуют большего, их запрут и заставят три дня заниматься тяжелым физическим трудом.

— Что?! Я думала, в работных домах несчастным помогают!

— Я тоже так думал. Пошел туда попросить пару обуви, а они... Обсмеяли меня и побили палкой. Выгнали. А потом... Этот кошмарный головорез...

При воспоминании о Писклявом на глаза Тьюки навернулись слезы. Он умолк.

— Я рада, что ты решил вернуться домой, — сказала я после недолгой паузы. — Твоя мать будет вне себя от счастья. Знаешь, она все глаза выплакала.

Он кивнул, не спрашивая, откуда я это знаю, очевидно, смирившись с тем, что мне все-все-все известно.

— Я постараюсь ей объяснить, что тебе не хочется ходить в костюме лорда Фаунтлероя.

— Какая разница, в какой я буду одежде. Как же я не знал...

Он затих. Наверное, все еще думал о дремалах, бедных полумертвых старухах, ползающих по лондонским трущобам. Или о своих измученных ступнях и натертых мозолях, о Писклявом, о том, как его побили палками...

За два дня, проведенных в Лондоне, я тоже узнала много такого, о чем раньше не подозревала.

И теперь мои невзгоды и несчастья казались мне ерундой.

Я встала со скамьи и окликнула одного из кебменов. Экипаж я выбрала открытый, двухколесный; мне хотелось проехаться в шикарном кебе. Тьюки подал мне руку как настоящий джентльмен и помог забраться на сиденье, а я крикнула извозчику:

— В Скотленд-Ярд!

Глава пятнадцатая

Помимо сопровождания Тьюки у меня была в Скотленд-Ярде и другая задача.

— Какая красота! — воскликнул Тьюксбери, любуясь городом с сиденья двухколесного экипажа, который мы наняли. Лошадь бежала рысью, и упряжь весело позвякивала.

Я же углубилась в свои мысли, посвященные Резаку и мадам Лелии Сивилле де Мак. Доказательств у меня не было, но чем дольше я анализировала факты, тем яснее становилось, что они оба замешаны в деле о похищении. Отсюда предположение: астральная искательница рассказала

обо мне Резаку. Кто бы еще это мог быть? Сторож, герцогиня, горничные? Вряд ли. Из всех, кто встретился мне в Бэйзилвезер-холле, мои рассуждения о том, куда сбежал Тьюксбери, слышали только инспектор Лестрейд и мадам Лелия. Кто-то из них связался с Резаком, чтобы тот отправил телеграмму Писклявому. И это точно был не Лестрейд. Вывод: остается лишь мадам Лелия.

— Раньше я не понимал, почему возница сидит так высоко и далеко от лошади, а теперь понимаю. Это чтобы ему ничего не загораживало вид на дорогу, — сказал Тьюки.

— М-м, — промычала я в ответ, с мрачным видом размышляя о мадам Лелии. Медиум делала вид, будто она на стороне ангелов, а сама помогала демонам: Резаку и Писклявому. У них была своя схема: головорезы похищали жертву, мадам Лелия приезжала «поддержать» родных и уговаривала раскошелиться на выкуп, и в результате и Резак с Писклявым получали прибыль, и мадам Лелии щедро платили за то, что она «связывалась с духами и выясняла, где находится пропавший». Все трое мерзавцев промышляли похищениями и получали от этого выгоду. В случае с Тьюки вышло иначе: он сам сбежал, и преступники этим воспользовались, чтобы его похитить.

Я не знала, как рассказать об этом полиции, не поставив свое инкогнито подугрозу, но не сомневалась, что обязана остановить злодеев.

— Так приятно, когда в жаркий день тебя обдувает ветерок! — заметил Тьюки.

Несносный мальчишка, сколько можно трещать, как сорока! Я поджала губы и выудила из кармана юбки карандаш и сложенный листочек бумаги. Лист я поспешно и даже сердито положила на колени и набросала шаржированный портрет. Тьюки заметил, кого я рисую, и притих.

— Это Резак, — прошептал он.

Я молча завершила эскиз.

— Точно Резак, и волосы, и уши его. Ничего себе! Где ты научилась так рисовать?

Ничего не отвечая, я перевернула сложенный лист и на чистой стороне изобразила другого человека. Из-за того что я была взвинчена и настроена решительно, у меня получалось рисовать свободно, не задумываясь над пропорциями, и карандаш летал по бумаге, воспроизводя образ из глубины сознания.

— Кто это? — спросил Тьюки.

И на этот раз я не ответила. Только дорисовала портрет крупной представительной дамы и развернула листок, чтобы рассмотреть оба эскиза. Карикатура бандита и карикатура медиума оказались бок о бок друг с другом.

Тут-то меня и осенило.

Ну конечно! Чтобы выдать себя за женщину, нужно надеть парик, всевозможные подкладки, подушечки и корсеты и скрыть свою истинную сущность за платьем, шляпкой и перчатками. Кому, как не мне, этого не знать!

Тьюки тоже обо всем догадался.

— Это один и тот же человек, — прошептал он.

Очевидно, ярко-красный парик был призван отвлекать внимание от лица и скрывать волосатые уши. Похожую задачу выполнял макияж на глазах, ресницах и губах. Ни одна достойная леди не стала бы наносить на лицо столько краски, но ничего сложного тут не было. Тем более что «Лелию» нельзя было назвать ни достойной, ни леди.