Эрос и Танатос
Шрифт:
– Теперь я приглашаю тебя к себе в гости, – весело сказала Лера, помахивая, как веером, свеженьким свидетельством о собственности, когда мы шли по питерской улице, в то утро обласканной капризным северным солнцем. Лето было в самом разгаре – конец июля. Сделку мы отметили в хорошем ресторане, потом гуляли по Летнему саду. Вечером такси подвезло нас по знакомому адресу. Только это был уже её адрес.
Ночь была тёплой. Опять назревал дождь, вспыхивали зарницы, потом посыпались тяжёлые капли на цинковый подоконник. Лера приготовила ужин. Она и на кухне была женственна
Наверное, это была защитная реакция, но я начал немного охладевать к женщине-майору, душевно дистанцироваться от неё. Да, она ладна и симпатична, но таких много. Как можно обнимать женщину, которая днём ковыряется в отрезанной голове? Разговор за кружкой пива: «У меня, ребята, в Питере любовница есть, скажу вам по секрету: она – охотник за головами». Бредятина всякая лезла в сознание.
Но все глупости испарились, едва она вышла из душа, запахнувшись оранжевым полотенцем; на плечах её я увидел блестевшие капельки воды. В то прекрасное мгновенье я понял, что ещё немного, и – всё, я пропал! – я не смогу больше жить без неё! Начну ломать всю свою жизнь!.. И поэтому надо было расставаться как можно скорее.
…Я и предположить тогда не мог, что уже на следующий день она мне в этом поможет.
– Лера, мне нужно ехать домой, – сказал я ей, когда утром мы, почти по-семейному, пили чай с тостами и мармеладом и слушали через открытое окно атональную музыку беспокойного города.
– Да, я помню, – сказала она, как мне показалось, суховато. Но при этом голос её едва заметно дрогнул, и я понял, что ей тоже не хочется расставаться. – Ты побудешь до завтра? Можешь ещё остаться?
– Конечно.
– У меня к тебе просьба. – Она машинально посмотрела на остывающий на тарелке тост, потом подняла голову, и я опять отметил эту её манеру смотреть прямо в глаза. – Мне нужно сделать одно дело, но мне тяжело будет одной. Хочу попросить тебя о помощи.
Я молчал, ожидая продолжения.
– Видишь ли, я тебе не говорила… Я ведь… я – вдова… Год назад погиб мой муж, он тоже служил в полиции, на оперативной работе. Погиб при исполнении. Такие дела…
Я молча кивнул и сел ровнее, поставив на стол кружу.
– Мне нужно заказать ему памятник. Сходи, пожалуйста, со мной. Мне… ты пойми…
– Конечно, схожу, ничего не надо объяснять.
– Спасибо.
Она положила цветы на его могилу. Пока здесь был только простой жестяной красный параллелепипед со звездой. С фотографии смотрел на меня человек с сильным, чуть полноватым лицом. Три большие звезды на погонах. Полковник. Я вспомнил, как она как-то сказала мне: «Слушаюсь, товарищ полковник!» – и подумал, что, возможно, она это сказала по привычке, машинально, –
Мы шли к ней в сторону конторы по изготовлению гранитных надгробий. Она была грустна.
– Что такое смерть? – неожиданно произнесла она. – Окончание самоощущения или самосознания? Или стирание крошечного файлика на гигантском рабочем столе вселенского масштаба?..
Молчание затянулось.
– Возможно, смерть – это гениальный драматург, как когда-то сказал Пазолини. – Мне не хотелось, но пришлось поддержать этот нелёгкий разговор. И получилось у меня чересчур мудрено, чуть хвастливо.
– Драматург? – удивилась Лера. – Почему?
– Да. Он считал, что только смерть выставляет алгоритм жизненного пути человека, рисует и навсегда закрепляет его вершины и падения. Пики и провалы. И только после смерти можно определить, что было кульминацией жизни человека. Ведь уже ничего больше не изменится, никогда. Всё уже случилось.
Она помолчала, потом сказала твёрдым и тихим голосом:
– Он погиб на пике. Это, наверное, была его кульминация. Они брали очень опасного преступника. Тот потом получил пожизненное. А мой – посмертное… – Она словно очнулась, встряхнула волосами. – Ладно, и так грустно, не будем больше на эту тему…
Этот разговор одновременно и отдалял нас друг от друга, и парадоксальным образом сближал. Разговор о былых близких людях нередко рождает дистанцию, в разной степени замешанную на ревности, но в этом случае доверительность нашего с Лерой общения делала нас людьми всё более и более враставшими друг в друга – прошлыми проблемами и травмами. Но это нас затянет в опасную стадию, – снова подумал я с тревогой.
Мы подошли к гранитной мастерской.
Лера вытащила из сумочки фотографию полковника. Это была та же фотография, как и на временном памятнике ему. Теперь это лицо будет высечено на граните или мраморе и будет видно ей издали, едва она повернёт на кладбищенской дорожке направо.
Она обговаривала какие-то детали с гравировщиком, потом оплатила заказ в окошке кассы. Всё это время я ждал её и сидел на расшатанном стуле в окружении готовых могильных обелисков и чувствовал себя неуютно. Наконец мы вышли на улицу.
– Пойдём, посидим на скамейке, – предложила она. – Надо отдышаться. Желательно никотином.
Она курила, прикрывая глаза в тот момент, когда выпускала дым.
– Заказы будут готовы через месяц, – сообщила она негромко.
Мне показалось, что я ослышался.
– Заказы? Или заказ?
Она выпустила струйку дыма, помолчала. На кладбищенских деревьях пели птицы. По узким асфальтовым дорожкам шла пожилая пара, старушка несла пустое ведро, старик – совок и небольшие грабли.
– Я ведь и себе заказала памятник, – вдруг заявила Лера.
Я не поверил своим ушам.
Уловив мой оторопелый взгляд, она пояснила:
– Но ведь рано или поздно он понадобится. Это неизбежно. Пусть будет. В чулан поставлю памятник, где у тебя какой-то ковёр свёрнутый хранится. Тёти твоей. – Она затянулась сигаретой и быстро выпустила дым. – Я военный человек, в конце концов. Всё может случиться, неровён час… Дочка установит…