Еще одна сказка барда Бидля
Шрифт:
* * *
Святой Себастьян.
В дни, оставшиеся до нашего последнего путешествия, я чувствую себя как… Я не могу это объяснить. Мне больше нет нужды ходить в Сад Теней - он во мне, во мне струится его туман, я вдыхаю его влажную морось, даже если сижу в библиотеке. И ощущаю прозрачность и призрачность своего бытия - будто моя жизнь нарисована нежными красками на холсте, висящем в залитом светом пространстве в строгой раме, а я - только зритель. Вот я ребенок, а мама так похожа на одну из итальянских мадонн, которых я рассматриваю в огромной книге про итальянское Возрождение, вот я мальчик лет двенадцати, смотрящий грустными все понимающими глазами с портрета Пинтуриккио. Но это вовсе и не я - это Чезаре Борджиа, брат и любовник моей девочки из видения… Один из тех, кто был так искусен в ядах…Я читаю о них целыми днями, и они все больше и больше приближаются
Единственное впечатление, которое кажется мне живым и принадлежащим пока еще моей жизни, это утро после ритуала, когда я проснулся еще не в своей кровати, а в коридоре, а Снейп осторожно, боясь разбудить, нес меня на руках в мою спальню. Я не открывал глаза, мне почему-то хотелось удержать этот момент и запомнить его, чтобы взять его с собой в мои призрачные странствия. Утро, когда у меня, наверное, в последний раз была хотя бы иллюзия того, что кто-то заботится обо мне… Я не открывал глаз, притворяясь спящим, когда он дотрагивался до меня, чуть дольше, чем обычно, задерживая жесткие ладони на моем теле, проверяя, зажили ли разрывы, которые он нанес мне во время ритуала. Когда накрывал меня одеялом, задумчиво проводил пальцами по моим волосам. Он навсегда уходил из туманного мира Греймор-хилл в тот, совсем другой, куда вскоре надлежит вернуться и мне, чтобы сойтись в поединке с тем, кто отчего-то счел именно меня своим врагом много лет назад. Мои воспоминания о том, что происходило здесь, должны быть заперты пусть за маленькой кованой калиткой, но так же недоступны простым смертным, как Сад Блейки.
Я не пытаюсь убеждать себя в том, что человек, который насиловал меня на алтаре, пусть даже и ради передачи своей магии во имя некой благой цели, не должен вызывать у меня ни доверия, ни интереса. Я просто принимаю эту неправильность, как данность своей вывернутой наизнанку жизни. И знаю, что больше ничего не повторится - ни ужас, ни боль, ни унижение. Но не будет и его рук, обнимающих меня, мягких губ, сцеловавающих мои слезы, низкого голоса, шепчущего мне прямо в ухо всякую успокаивающую ерунду. Его долг выполнен, хотя я и не знаю, в чем он состоял. Ну а теперь дело за мной. И если я все-таки выживу, я не найду обратной дороги в Сад Теней, теперь навсегда запертый для меня на замок.
Иногда в эти дни я притворяюсь, что я историк, или, может быть, даже археолог, ищущий в пыльных фолиантах драгоценные крупицы знаний. И тогда я нанизываю на тонкую ниточку крохотные жемчужины, в которых отражается, как мир в капле дождя, жизнь девочки-ангела. Только все эти жемчужины отравлены… И яд, проникая под их нежную оболочку, заставляет их подергиваться мутью и темнеть.
По меркам нашего мира девочка-ангел прожила ужасающую жизнь, по меркам их мира, наверное, не совсем праведную, но… Всех, кого она любила, рано или поздно убивали те, кого она любила еще больше - ее отец или братья. И со всеми ими она щедро делилась не только своей любовью, но и своим телом… Могла ли она знать об этом, стоя в день своего рождения у окна, в которое лился солнечный свет? Глупости, конечно, нет, ведь в детстве видишь свою жизнь, словно солнечную дорожку, начинающуюся у твоих ног. Правда ли, что ее отец, кардинал Родриго, подписал собственной кровью договор с дьяволом, чтобы взойти на папский престол? Правда ли, что, когда она умирала от чумы, ее старший брат, Чезаре, исцелил ее одним своим присутствием - просто лег рядом с ней, ничуть не боясь заразиться, и шептал ей в ушко всякие детские глупости, гладя ее намокшие от пота золотые волосы? Ее жизнь населяли тени - умерших возлюбленных, отца, братьев, детей, сгинувших во младенчестве, некоторых из которых ей даже не позволили подержать на руках… Ее последний брак, абсолютно лишенный любви, ее муж, Альфонсо д’Эсте, взявший ее только ради приданного и наследников… На его месте я бы не был особенно уверен, что они точно ЕГО наследники!
– Гарри, ты читаешь?
– Гермиона делает квадратные глаза, увидев меня ранним утром через день после ритуала в библиотеке.
Она удивительная этим утром. Легко встряхивает головой, откидывая назад чУдные, кажется, излучающие солнечный свет, волосы. Улыбается беззаботно и нежно, хотя ее нежность и предназначена вовсе не мне. На ней, несмотря на то, что в библиотеке отнюдь не жарко, футболка без рукавов, открывающая плечи - и мне кажется, светится даже ее кожа. Она будто вся горит от какого-то внутреннего жара, легко краснеет, смеется, улыбается. Она переполнена радостью, она переливается через край, но теперь уже никогда не может иссякнуть. И я вдруг понимаю, что
– Они что, действительно все были ее любовниками?
– Получается, что да, хотя кто это теперь подтвердит?
– И отец, и братья, и все эти поэты, которым она покровительствовала, и даже кардинал, который потом ее отпевал?
– Наверное, я же не знаю.
– У нее была насыщенная жизнь!
Гермиона смеется, хотя, думаю, если бы ей довелось прожить жизнь Лукреции, она бы вообще разучилась улыбаться.
– Герми, ты бы хотела прожить ее жизнь?
Ужас на ее лице.
– Что ты, Гарри, конечно, нет! Она же всех их потеряла, всех, кто был ей дорог. И этого ужасного отца, и этого кровопийцу Чезаре! И почти все ее дети умерли! Не могу себе даже представить такого.
– Знаешь, я тоже. Как после этого еще можно было слыть покровительницей искусств, праздновать, пировать, радоваться? Мне кажется, они в своем ощущении жизни так же далеки от нас, как майя, прости Мерлин!
Гермиона усаживается за длинный стол подальше от меня, чтобы не мешать, а в руках у нее толстенная книжка с многообещающим названием «Европейские яды Средневековья и Возрождения».
– Так, Медичи нам не нужны, - тихо бормочет она себе под нос, перелистывая страницы, - да, вот они, Борджиа. Яд «кантарелла», от которого не было противоядия. «Приглашенные к ним на пиры спешили накануне исповедаться, так как не были уверены в том, что им суждено вернуться домой. По легенде, Родриго Борджиа узнал секрет этого яда от своей возлюбленной и матери его детей римской куртизанки Ванеззы. Все Борджиа постоянно имели при себе яд, пряча его в перстне». Нет, ну ты представляешь?
– возмущенно говорит она, закончив зачитывать мне вслух этот пассаж.
– Знаешь, я себе все представляю. Там про противоядия есть?
Гермиона некоторое время сосредоточенно шелестит страницами, а потом резко поднимается, чтобы взять с полки очередной том - про противоядия и распознавание маггловских ядов. Из того, что ей удается найти в ближайший час, мы выясняем, что противоядие существует, что необязательно сидеть на пиру и при этом сосредоточенно жевать безоар на глазах у удивленных гостей. Что существуют заклинания и нехитрые приемы, позволяющие распознать наличие яда в еде или бокале с вином. Мы все выписываем, чтобы выучить назубок в ближайшие дни - мы не совсем уверены в дате нашей отправки, так как Снейп явно хотел бы, чтоб мы поторопились. Потому что в его мире счет идет уже на дни, и в каждый из этих дней может что-то случиться - с ним, со школой, с кем-то, кто нам дорог. Дорог нам… А ему? Я стараюсь больше не задумываться о том, чем же закончится наша история, а Снейп никого не посвящает в свои планы. Да, теперь мы верим, что и он хочет избавиться от Волдеморта, иначе он не помогал бы нам уничтожать крестражи. Но вот что написано в последней главе? Ты хочешь узнать, Поттер? Тогда тебе остается просто дожить.
– Смотри, Герми, - спустя еще час говорю я, - им и травить никого не надо было. У Чезаре было обыкновение приглашать тех, кто чем-то ему мешал, прогуляться с ним вечерком по набережной Тибра. С прогулок он, правда, возвращался всегда один. Даже родного брата не пожалел… Отправил его в воду аккурат там, где римляне навоз в реку сбрасывали.
– Я же говорю, дьявольская семейка, - соглашается со мной Герми.
– Что нам с ними делать?
– Знаешь, с ними тогда никто не знал, что делать. Боюсь, нам это просто не по зубам. Диадему, думаю, придется просто выкрасть.
И в последующие дни моя голова наполняется все новыми историями - про то, как грешный кардинал Родриго стал Папой, про то, как проклятые братья один за другим находили свой конец, про Феррарский двор, где Лукреция прожила больше пятнадцати лет, про войну с Римом, про поддержку французов. Но это тот случай, когда я хотел бы все-все запомнить, мне кажется, это важно, мне даже трудно это объяснить, но во всех этих мрачных историях я ищу и нахожу (!) бесчисленные оправдания для девочки-ангела из моего видения. У нее зеленые глаза… как и у меня. Она жертва? Да, я вижу ее жертвой, и это опять же роднит меня с ней. Я смотрю на нее в образе Святой Екатерины и читаю подпись под репродукцией: «Пинтуриккио. Апартаменты Борджиа. Ватикан» - нежные, словно выточенные из алебастра черты, изящный маленький рот, безгрешные глаза, длинные тонкие и в тоже время по-девичьи округлые пальцы, сложенные в молитве.