Еще одна жизнь
Шрифт:
– Хорошее имя, красивое, старое. Мария Андревна - ладно звучит.
Уже за столом она спросила:
– Ты крестить-то будешь?
– Буду.
– И правильно.
Надежда удивленно посмотрела на них.
– А ты, бабушка, не смотри так. Партийная, небось?
– Партийная, - ответила, улыбнувшись, Надежда.
– Ты и знать ничего не будешь. А дите надо богу представить.
– Как хотите, - согласилась Надежда.
– А мы в крестные пойдем, - подхватила Татьяна.
– Вы жениться-то собираетесь?
– Собираемся, - ответил за
– Так вам вместе нельзя. Лучше ты, давай, крестным отцом будешь, - обратилась Евгения Семеновна к Саше, - а в крестные матери, мы тебе Катюшку дадим.
– Так она ж еще не совершеннолетняя?
– удивилась Татя.
– Богу все равно, а в церкви документов не спрашивают. Ей уже пятнадцать - можно.
– Мам, - вмешался Вильдам, - они же комсомольцы.
– А кто сейчас не комсомольцы? Их же никто ничего делать не заставляет. Постоят, перекрестятся пару раз, примут дитя из купели и все.
– Только, не сейчас, - возразила Елена.
– Она еще маленькая. Месяца через три-четыре, когда тепло будет.
– Как пожелаешь. Ты - мать.
За столом сидели уже часа два, а малышка все не просыпалась. Елена забеспокоилась.
– Ее уже кормить пора, а она все спит.
– Так ее, наверняка, в роддоме покормили перед выпиской. Не беспокойся, голодная спать не будет, - успокоила ее Евгения Семеновна.
Надежда ревниво заметила.
– Вы, Евгения Семеновна, как родная бабушка.
– А ты не обижайся, она мне и впрямь родная, - и тихо добавила, чтоб не слышала Катя.
– Она ведь Катеньку нашу от позора спасла. Если бы не она, не знаю, чем бы все закончилось для Кати.
Надежда знала ту историю, она понимающе кивнула.
Договорились, что первый месяц, поочередно, с Еленой будут Евгения Семеновна и Надежда: Евгения Семеновна в будни, а Надежда в выходные. Остальные будут наведываться, чтоб, по необходимости, покупать продукты, гулять с Машенькой. Елена сначала хотела возразить, но передумала, чувствуя, что помощь ей пока действительно понадобится. Перед родами, сразу после похорон Андрея, она попала в больницу с высоким давлением. Две недели врачи кололи ей всевозможные лекарства, но давление только росло, тогда они решили больше не рисковать ни ребенком, ни матерью и сделать кесарево сечение, но у нее начались схватки, и она родила сама. Но то количество лекарств, которые ей кололи до и во время родов, не прошло даром, она смогла подняться лишь на четвертые сутки, выписали ее из роддома лишь на десятые. До сих пор она иногда чувствовала, что теряет сознание.
Вильдам молча наблюдал за Еленой. Со дня отъезда Андрея, он ни разу не притронулся к ней. Он только радовался вместе с ней, когда она получала письма от Андрея, успокаивал ее, когда писем не было. Узнав о ее беременности, он стал еще более предупредителен и заботлив, словно то был его ребенок, а не Андрея, махнув рукой на досужих сплетниц. Похороны Андрея тоже организовывал он. И каждый день носил Елене в больницу фрукты. И первые поздравления, и цветы ей тоже были от него. Но он молчал о своих чувствах. Ему было стыдно, что он дождался ее свободы такой ценой. Он не хотел смерти ее мужа, но судьбе, видно, было угодно распорядиться именно так. Его донимало беспокойство: а не утратил ли он со смертью Андрея ее любовь? Он был готов ждать ее еще и еще: год, два, три..., он понимал,
Вдруг он заметил, как у нее задрожали веки, полуприкрывавшие глаза, на лбу выступили капельки пота, кровь отхлынула от лица, и она начала медленно валиться на бок. Он стремительно сорвался с места, успев подхватить ее у самого пола. За столом все всполошились, Надежда бросилась вызывать "скорую".
– Не надо!
– резко и громко окликнул он ее, но, спохватившись, почти шепотом добавил: - "Скорая" ее опять в больницу увезет, оторвет от ребенка, а для нее эта крошка сейчас единственное лекарство, - и, повернувшись к Елене, зашептал ей на ухо: - Не уходи, не уходи, держись, я с тобой. Еленушка, родная моя, любимая, не уходи...
Все стояли вокруг, пораженные его словами, только Евгения Семеновна понимала и грустно смотрела на сына.
Когда Елена вздохнула и открыла глаза, он не удержался и поцеловал ее в лоб.
– Вот и славно. Что ты, девочка, надумала, у тебя же дочь теперь, ты не должна.
– Прости, Виля, но я не сама.
– Вот как? А я испугался.
Все смотрели на них непонимающими глазами, даже Евгения Семеновна насторожилась. Наконец, Вильдам поднял на них глаза и понял, что сказал лишнее, теперь надо выкручиваться, но ему вовсе этого не хотелось. Он опять повернулся к Елене.
– Встать можешь?
– Могу. Это от лекарств, слишком много их в меня вкачали...
В это время из спальни раздался слабый плачь, проснулась дочь. Елена подалась вперед, но Вильдам не позволил ей резко вскочить, в спальню уже спешили бабушки.
– Резко встанешь, сделаешь еще хуже, сейчас тебе ребенка сюда принесут.
– Нет. Я пойду, я осторожно. Ее кормить пора.
Вильдам отпустил ее, но продолжал держать руки вытянутыми, готовый в любой момент снова подхватить ее. Она, слегка пошатываясь, ушла в спальню. Через некоторое время оттуда вышла Евгения Семеновна с мокрыми пеленками, к ней подскочила Катя.
– Ба, давай я, ты еще настираешься.
– В порошке не стирай, мылом, как я тебя учила, - напомнила ей бабушка.
Вскоре из спальни показалась Надежда.
– Кормит, - с улыбкой умиления сказала она.
Все снова сели за стол. Воцарилось неловкое молчание. Его нарушила Надежда:
– Здесь все свои. Ты уж прости, Вильдам, я всегда видела, что ты к ней не равнодушен, но, думаю, ты не должен...
– А он ничего плохого не сделал, - вступилась за сына Евгения Семеновна.
– А любовь...ну, что ж с ней поделать...
– Я только хотела сказать, - Надежда поняла, что перегнула в тоне палку, - что Алене сейчас не до этого.
– Надя, успокойся, - Вильдам положил руку на плечо матери, готовой опять что-то сказать в его защиту.
– Я не собираюсь Елену ни к чему принуждать, но от помощи ей я не откажусь, а она в ней нуждается.
Надежда промолчала.
– А что с ней было?
– осторожно, боясь не сказать лишнего, спросила Татьяна.
– Врачи перестарались, слишком много в нее различных лекарств влили, а они одно лечат, другое калечат. Она сознание потеряла, - пояснил Вильдам.