Еще шла война

Чебалин Петр Львович

Вишняк стоял, точно вкопанный.

— Да ты из какой роты будешь? — совсем уже рассердился он.

Солдат удивленно смотрел на него, видимо, решительно не понимая, почему тот стоит, не движется с места.

— Ты что же это, раздумал или как? — даже испугался он и стал увещать товарища, чтобы тот шел к себе в роту.

— Вон ты какой! Да ты никак агитатор? — иронически спросил Вишняк.

— Вот и ладно, пошли, — снова заторопил его солдат, все еще не выпуская руки санитара из своих цепких пальцев.

— Фу ты, черт! — досадливо

сплюнул Вишняк. — И привяжется, скажи на милость.

Он рывком освободил свою руку и решительно, не оглядываясь, зашагал по улице села вдоль плетней, меся грязь и разбрызгивая сапогами мутную дождевую воду.

Вишняк прошел все село, и только когда уже был далеко в степи, не вытерпел и оглянулся. На миг он даже замер на месте от удивления: солдат, раскуривая трубку, натруженной походкой шел по его следам, наклонив голову. Сизый табачный дымок обвевал его подбородок, шею и таял за тяжелой покатой спиной.

Вишняк не стал его ждать, поправил на плечах автомат и все тем же спокойным широким шагом продолжал путь.

Уже далеко позади осталось село. Артиллерийский гул с каждой минутой все нарастал и ширился. Обогнув место расположения тяжелой артиллерии, Вишняк пошел напрямик по скошенному полю. Ноги вязли в липком черноземе, и он с трудом вытаскивал их. Вскоре санитар почувствовал, как сильно, раз и другой, кольнуло в висках, и снова, как и тогда, в сарае, земля качнулась под ногами и поплыла. Он с минуту постоял, затем подошел к копне, с трудом удерживая равновесие, и сел. «Надо подождать», — решил он, понимая, что солдат теперь все равно не отвяжется от него.

Солдат остановился в двух шагах от Вишняка, снял ушанку и принялся с усердием вытирать ладонью маслянисто поблескивавшую от пота лысину.

— Шибкий ты, — говорил он, улыбаясь. — Когда-то и я был быстер, да, видать, лета одолевают.

Он сел рядом и стал набивать трубку самосадом. Вишняк молчал.

— А ты не куришь, что ли? Закуривай.

Вишняк все так же молча взял у него из рук вышитый, видавший виды кисет. Табак был крепок. После первой же затяжки он тяжело закашлялся.

— Что, крепок? — лукаво улыбаясь, спросил солдат. И, не дождавшись ответа, продолжал: — Это, брат, сударинский табачок. У нас во всем батальоне я да пулеметчик Строганов, покойной памяти, и выносили его. А то всех он клонил, как буйный ветер березку. Никто не мог устоять. Бывало, изловим немца живьем, тотчас же солдаты ищут меня. Где, говорят, Пантелей Сударик? А ну-ка попотчуй гостя, — приказывают. Я мигом смастерю самокрутку. На, фриц, говорю, угощайся. Табачок, мол, не чета европейскому. Конечно, фриц берет, зубы скалит — доволен добротой русской. И мы все кружком стоим, смотрим, выжидаем: интерес предстоит великий. А немец, долго не куривши, затяжку делает глубокую. Ну и пойдет… Кашель, бьет его аж… Ну, стало быть, грех, и только. Смеху бывало! Беда, — односложно, как и всегда, заключил свой рассказ солдат и с удовольствием затянулся трубкой.

Вишняк встал. Вслед за

ним тотчас же поднялся и его спутник. Теперь они шли вместе.

«Пусть идет, там разберемся», — решил про себя Вишняк.

Сгущались сумерки, когда солдаты подошли к небольшому лесу. Дождь утих, ясно слышались пулеметный треск и глухие разрывы мин. Над лесом поднялась яркая белая ракета, и на несколько секунд небо просветлело. В лесу забегали, заметались тени, словно испугавшись чего-то, и тотчас же попрятались. Костя помнил этот лес. Длинной глубокой полосой он тянулся до самого взгорья, за которым начиналась небольшая река. Лес почти сплошь состоял из березняка, молодого дуба и орешника, крепко перевитого хмелем и еще каким-то цепким, колючим растением. Земля была плотно устлана опавшими и уже успевшими потемнеть листьями. Тянуло душной лесной сыростью.

Вишняк знал, что еще прошлой ночью штаб батальона располагался в лесу неподалеку от узкой просеки, на которую, как он предполагал, они должны с минуты на минуту выбраться. Он шел впереди. Солдат, отстав не более как на три-четыре шага, плелся вслед за ним. Оба молчали. Вишняк внимательно присматривался ко всему. Все ему было известно и привычно здесь. Даже тропинка, по которой они шли, была несколько раз исхожена им.

Так шли они несколько минут, а просека все еще не встречалась. Но это особенно и не беспокоило Вишняка.

Он угадывал по каким-то только ему одному известным приметам, что она вот-вот должна встретиться. Так и случилось. Просека узкой ровной лентой убегала в чащу леса и скрывалась в темноте. Опавшие листья здесь были перемешаны с грязью. В глубоких узких колеях стояла вода. Когда, случалось, над лесом поднималась, а затем стремительно падала ракета, вместе с толпой испуганных теней устремлялись куда-то вдаль узкие полоски воды.

— Вот скоро и дома, — облегченно сказал Вишняк, оборачиваясь к солдату.

Тот понял, что ему говорят о чем-то, и тоже сказал:

— Да, воевать в лесу дело мудреное. Тут без хитрости не возьмешь. Каждый кустик или друг тебе, или враг лютый.

Солдат снял с плеча винтовку и принялся на ходу заботливо вытирать ее вспотевшие металлические части.

Вскоре Вишняк в темноте приметил, как кто-то шел им навстречу. Он невольно убавил шаг и тотчас же почувствовал, как в спину ему уперлось дуло винтовки. Солдат, видимо, все еще вытирал ее.

— Хто йде? — донесся грозный оклик.

Вишняк по голосу узнал связного батальона Остапа Пивня.

— Свои, свои, Остап.

— Ты що ж це, вже й очухався? — спросил Пивень, вытирая рукавом вспотевший лоб.

Вишняк в ответ только махнул рукой.

— До штаба далеко? — спросил он.

— Далеченько, — Пивень немного подумал: — Далеченько. Так що версты дви буде, а то и з гаком. А тоби що, в роту?

— Ну, а куда же еще?

Вишняку не нравился Остапов «гак». Он знал, что идти еще километра два, а то и больше, а ноги уже ныли от усталости.