Если она полюбит
Шрифт:
— Ты не права, Чарли, — твердо сказал я. — Это же смешно. В чем ты меня обвиняешь? Я что — увлекся ею? Решил пойти за ней, познакомиться?
— Нет. Но ты хотел быть с кем-то вроде нее. Вместо меня.
«Что она такое говорит!» — меня словно окатили ледяной водой.
— Милая моя, ты самая красивая из всех, кого я когда-либо видел. У меня нет интереса к другим женщинам. Ни к кому. Честное слово. Ты просто с ума сошла.
Лицо Чарли исказилось странной гримасой. Ее палец уткнулся мне в грудь, и она прошипела:
— Не смей так мне говорить. Я не сумасшедшая.
И тут же зарыдала.
Я оперся на костыль,
Этот случай вселил в меня тревогу. Я и раньше замечал у Чарли склонность к ревности, но сейчас это была какая-то иррациональная неуверенность, нечто необъяснимое. Ну не мог же я и вправду с высунутым языком смотреть на случайную прохожую? Может быть, поступки Чарли продиктованы какими-то подсознательными мотивами? Я попытался представить, что бы я почувствовал, если бы мимо прошел эдакий мачо и Чарли осмотрела бы его с ног до головы, найдя его привлекательным. Мне бы это точно не понравилось. Однако все равно я не стал бы обвинять ее в желании лечь с ним. И не стал бы так расстраиваться.
И тут я вспомнил нашу беседу в ванной. Вот оно что!
— Знаешь, Чарли, я ведь совсем не похож на того Лео.
Она внимательно посмотрела на меня.
— Я не собираюсь ни обманывать тебя, ни заглядываться на других женщин. Я не такой. Трудно сформулировать это, не скатываясь в жуткую банальность, но глаза мои видят только тебя.
Она крепко обняла меня, прижавшись головой к груди. Холодный ветер хлестал нас, но мы долго стояли неподвижно, пока у меня снова не заныла нога.
— Пойдем, дорогая. Давай пойдем домой, — мягко произнес я.
Глава двадцатая
Прошло уже несколько дней с того случая, когда я почти сутки провел в тяжелом наркотическом сне. Однажды утром, которое выдалось удивительно теплым и солнечным, я решил открыть окна, чтобы проветрить квартиру и избавиться от затхлого запаха. Мария скоро должна была прийти делать уборку, но я хотел самостоятельно навести определенный порядок в своей жизни и вокруг себя.
Я написал Виктору, что готов приступить к работе в ближайший понедельник, и сразу же получил ответ: «Чем скорее, тем лучше!» Зная, что вскоре меня ожидает стабильный доход, я заказал онлайн одежду взамен потерянной при падении. Кроме этого, прикупил еще пару роскошно изданных художественных книг, ожерелье в подарок Чарли и — вспомнив нашу беседу в парке — наручники с розовой опушкой, которые, возможно, заставят ее рассмеяться. Курьер доставил мне все это уже через несколько часов.
Потом я решил разобрать непрочитанные электронные письма. Подумал, что стоит написать Саше, с которой не общался с того неудачного вечера знакомства с Чарли, но решил пока повременить. Пусть пройдет еще несколько дней. Не хотелось рисковать испортить себе настроение.
После обеда — Чарли оставила в холодильнике грибной суп — я почувствовал себя счастливым и обновленным — даже не припомню, когда ощущал нечто подобное в последний раз. Период спячки
Так или иначе, мне казалось, что скоро грядут важные перемены. Я прошелся по квартире, разложил вещи по своим местам, разобрал пыльные груды DVD-дисков, книг и одежды. И тут мне пришло в голову, что хорошо бы предложить Чарли переехать ко мне. Было понятно, что она согласится. Она приходит сюда ежедневно после работы и при этом все еще платит за аренду своей квартиры. Было бы логично жить вместе. Или еще слишком рано? Может быть, стоит сперва взглянуть на ее жилье, прежде чем приглашать переселяться сюда? Вдруг там царит апокалипсический беспорядок? Что, если у нее собрана коллекция каких-нибудь жутких фарфоровых кукол, которую ей непременно захочется привезти сюда?
Я открыл гардероб, продолжая неспешно обдумывать эти вопросы. Стал вынимать старую одежду, которую наверняка больше не буду носить, и упаковывать ее, чтобы избавиться от хлама. Нога почти не болела, и я даже мог понемногу ступать на нее, пусть и слегка прихрамывая. К тому времени, когда полки были наполовину опустошены, я весь вспотел и присел на край кровати, чтобы перевести дыхание.
Вглядываясь в гардеробные недра, я вдруг почувствовал некий дискомфорт: чего-то явно не хватало. Поднялся, подошел ближе, присмотрелся. И понял, что это.
Когда я в прошлый раз проводил генеральную уборку, а это было вскоре после расставания с Харриет, все памятные вещи, оставшиеся после наших отношений, — фотографии, открытки, записки, были сложены в небольшую картонную коробку. Она и прежде служила мне хранилищем воспоминаний о былых романах, а также других важных эпизодах жизни, о которых я не хотел забывать. Там были флайеры университетских вечеринок, несколько загадочных валентинок, отправительница которых сохранила свое имя в тайне, диплом и несколько глупых писем, которые Тилли писала мне, когда я учился в колледже.
А на дне коробки лежали самые ценные сокровища. Это были вещи, слишком личные, чтобы держать их на поверхности, хотя рациональная, разумная часть меня знала, что было бы логичнее и правильнее вовсе не прятать их. Там были фотографии мамы с длинными рыжими волосами, а также фото папы восьмидесятых годов, когда он носил усы и очки в толстой оправе. Общие семейные снимки: мы вчетвером, Тилли и я, совсем маленькие дети, в отпуске на пляже или с нашей собакой Бенджи, кокер-спаниелем, который умер, когда мне было двенадцать.
Помимо фотографий в пакете были и другие памятные вещи. Например, родительское свидетельство о свадьбе (а у Тилли хранились их кольца и фотоальбом). Открытки, которые мне рисовала мама, когда я еще был слишком мал, чтобы читать по-настоящему. В них проявлялась вся ее любовь и гордость за сына. Но самым ценным была моя книга новорожденного, в которую мама занесла не только информацию о весе и времени рождения, но и свои чувства при первой встрече со мной, ее первенцем. В эту книгу была также вложена фотография: папа сидит рядом с мамой и держит на руках меня, которому всего пара часов от роду. Личико у младенца розовое и пухлое, но они глядят на меня так, как будто я какое-то новое чудо света.