Эссе о Юрии Олеше и его современниках. Статьи. Эссе. Письма.
Шрифт:
Плакаты ЮгРОСТА 1920 года, которые мне удалось увидеть, очень примитивны. Примитивно лубочны и рисунки, и текст, который был анонимным. Например:
Мчатся, сшиблись в общем крикеПосмотрите каковыПан уже торчит на пике,А баран без головы.Или:
Четыре страшных ОктябряУже прошли в дыму сражений…Но там вдали горит заряВсемирного освобожденья.Конечно, подобное творчество было однодневкой для массового человека, оно ни малейшего отношения не имело к искусству. Могло ли это быть написано
А что же Одесса? Неужели её образ навсегда исчез из творчества Олеши, уехавшего из голодной Одессы сначала в Харьков, а потом и в Москву?
Нет, не исчез. Олеша много раз приезжал из Москвы в Одессу, написал о городе не только рассказ «В мире», но и рассказы «Человеческий материал», «Я смотрю в прошлое», очерки «Стадион в Одессе», «Первое мая». Одессе посвящены многие дневниковые записи писателя. Солнечный колорит Одессы можно уловить в «Трёх Толстяках», в сценарии и кинофильме «Строгий юноша», действие которого разворачивается на юге, а дом-особняк с его игрой света, ослепительным солнцем – из Ланжерона, где Олеша любовался в молодости прекрасными особняками богатых одесситов. Воображение и чувство юмора, свойственное одесситам, помогли Олеше писать его фельетоны и весёлые стихи в газете «Гудок», в журналах «Чудак», «Смехач», воссоздать трагикомическую сцену встречи актрисы Гончаровой и Улялюма в пьесе «Список благодеяний».
Но не только Олеша помогал Одессе отразиться в зеркале его творчества, было время, когда Одесса и её кумиры спасли Олешу. В страшные месяцы голода в Поволжье, когда агитатор Юрий Олеша вёл в Харькове борьбу словом с этим голодом, сам не имея ни еды, ни сносной одежды, он вспомнил, как в его родной Одессе в 1910-х годах стремительно расцвели в великом множестве театры миниатюр, скетчей, куплетистов, открылся театр-иллюзион… Многочисленность куплетистов породила даже такую интересную форму зрелища, как «конкурс куплетистов». Весёлые сценки и остроумные куплеты «на злобу дня», которые исполняли одесские эстрадные знаменитости Владимир Хенкин, Лев Леонов (комик-джентльмен), Яков Южный, знаток и любитель жанра анекдотов Леонид Утёсов, Алексей Лившиц, Алексеев и многие другие, собирали массу жадной до развлечения публики. Особенной любовью слушателей пользовалась песня «Свадьба Шнеерсона», прославившая её сочинителя Мирона Эммануиловича Ямпольского. Однажды случилось так, рассказал А. Розенбойм, что в начале 1920-х годов один куплетист, ради привлечения зрителей, на гастрольных афишах поименовал себя «кумиром Одессы, автором песни «Свадьба Шнеерсона». Оскорблённый Мирон Ямпольский подал на самозванца в суд. [157]
157
Розенбойм А. Ужасно шумно в доме Шнеерсона… // Вестник. 2001. № 21. 9 октября. С. 47.
Чтобы выжить в голодном 1922-м, Юрий Олеша днём занимался агитпропом, а по вечерам работал в кавказском ресторане «Верден» на Сумской улице Харькова в качестве конферансье, исполнителя буриме и отгадчика мыслей (с Георгием Нежинским). Там же, в «Вердене», он пел «Ужасно шумно в доме Шнеерсона». Вспомним, что герой «Зависти» Николай Кавалеров, alter ego автора романа, по профессии сочинитель куплетов для эстрады.
Уехав из Харькова и уже окончательно поселившись в Москве в октябре 1922 года (поначалу у Ляли Фоминой) Юрий Олеша снова пел «Свадьбу Шнеерсона». На сей раз для завоевания популярности в новой среде. Пел в гостях, в домах поэтов…. [158]
158
Эти факты не известны. Они никогда не публиковались. Я нашла их в автографе Ю. Олеши // Альбом Кручёных А. № 2. РГАЛИ. Фонд № 358. Опись № 1. Ед. Хр. 22. С. 32.
Да, надо быть талантливым остроумным литератором, чтобы родиться в Одессе.
Статья И. Панченко «Чтобы родиться в Одессе, надо быть литератором. О юности Юрия Олеши» опубликована в журнале «Слово/Word» (2004. № 42. С. 43–51).
Олеша и Бунин: Литературные параллели
Настоящее
перекликающимися фрагментами текста дневника «Окаянные дни», который Иван Бунин вёл в Москве в 1918-м и в Одессе в 1919-м году. В то время художественное сознание каждого из писателей (вчерашнего гимназиста, дебютанта в литературе и зрелого мастера, академика) было насыщено рефлексами на большевистскую революцию в России.
Горькое и страстное публицистическое произведение «Окаянные дни» Иван Алексеевич Бунин писал тайно. Об этом свидетельствовал он сам, оканчивая текст «Окаянных дней» признанием, что последние страницы дневниковых записей были хорошо закопаны им «в одном месте в землю». Он сожалел, что так и не смог найти эти свои записи «перед бегством из Одессы в конце января 1920 года».
Приведём некоторые выдержки из этих опасных бунинских записей:
Москва, 1918 год.
«18 февраля. Утром собрание в «Книгоиздательстве
Писателей». До начала заседания я самыми последними словами обкладывал большевиков».
«2 марта. Съезд Советов. Речь Ленина. О, какое это животное!».
«12 марта…Большевики до сих пор изумлены, что им удалось захватить власть и что они всё ещё держатся».
«13 марта. Ленин и Троцкий решили держать Россию в накалении и не прекращать террора и гражданской войны до момента вступления на сцену европейского пролетариата. Их принадлежность к немецкому штабу? Нет, это вздор, они фанатики, верят в мировой пожар. И всего боятся, как огня, везде им снятся заговоры. До сих пор трепещут и за свою власть и за свою жизнь».
Одесса, 1919 год.
«24 марта. Наши дети, внуки не будут в состоянии даже представить себе ту Россию, в которой мы когда-то (то есть вчера) жили, которую мы не ценили, не понимали, – всю эту мощь, сложность, богатство, счастье…» и т. д., и т. п.
Бунин понимал, что эти зафиксированные мысли опасны: «Всё-таки могут найти, и тогда несдобровать мне», писал он в «Окаянных днях». [159] «Каприйские мои приятели, Луначарские и Горькие, блюстители русской культуры и искусства, <…> что бы вы сделали со мной теперь, захватив меня за этим преступным писанием при вонючем каганце, или на том, как я буду воровски засовывать это писание в щели карниза?». [160]
159
Бунин И. Окаянные дни. Собрание сочинений. Т. 10. // Берлин: Петрополис, 1935. Репринтное издание. М.: Советский писатель, 1990. С. 20.
160
Там же. С. 55.
Однако если Бунин записи прятал, то в кругу московской и одесской литературной интеллигенции он не скрывал своё резкое неприятие свершившейся в России революции, её вождей и той идеологии, которой они следовали. Он надеялся, что Октябрьский переворот – это ненадолго, и не спешил уехать в эмиграцию, пока его надежда на скорое окончание революции окончательно не иссякла. При этом он очень рисковал, его однажды уже шли арестовывать чекисты как контрреволюционера. И это не случилось только потому, что его старинный друг, одесский художник Пётр Нилус (ценой «бешенной энергии») телеграфировал в Москву, чуть ли на коленях умолял председателя Одесского ревкома не арестовывать Бунина, сумев выхлопотать «специальную, так называемую «охранную грамоту» на жизнь, имущество и личную неприкосновенность» почётного академика Бунина Российской академии наук за подписью Анатолия
Луначарского, который с 1917 года стал новой властью – наркомом просвещения в России – и которого в «Окаянных днях» Бунин называл «эта гадина Луначарский». Охранную грамоту прикололи кнопками к двери особняка на Княжеской улице, где проживал тогда Бунин. Отряд вооружённых матросов и солдат особого отдела, которые всё-таки пришли «брать» Бунина по приказу неумолимого председателя Одесского ревкома, прочитали охранную грамоту с печатью, с начальственной московской подписью и молча удалились. А «то ещё неизвестно, чем бы кончилось дело», – такой фразой завершает описание этого опасного в жизни Бунина эпизода Катаев.