Эссе о Юрии Олеше и его современниках. Статьи. Эссе. Письма.
Шрифт:
В статье «Тень и статуя» (1994) Венцлова проделал сопоставительный анализ трагедий «Лаодамия» (написанной в 1902 и напечатанной в 1906-м году Иннокентием Анненским) и «Дар мудрых пчёл» (посвящённой Лаодамии), напечатанной Фёдором Сологубом в 1907 году. «Статуя, приносящая гибель Лаодамии, соотносится с теми статуями, которые в нескольких произведениях Пушкина являются инкарнацией демона, имеют сверхъестественную власть над женщиной и приводят к катастрофе», – указывает Венцлова. [173]
173
Венцлова
Помимо образов губительных статуй, русские поэты и писатели обращались к сюжетам, по слову Назирова, навеянных идолофилией.
Миф о Пигмалионе нашёл нетривиальное воплощение в поэзии Евгения Баратынского, в его четырёхстрофном стихотворении «Скульптор» (1841). Ваятель, интуитивно прозрев в глыбе мрамора «нимфу», много лет трудится, он хочет её освободить из мёртвого камня, но когда осталось снять резцом «последние покровы», он не молит Афродиту об оживлении возлюбленной, он ищет для себя самое главное – ответный свет любви в глазах «нимфы». Баратынский написал о потребности творца «нимфы» во взаимном чувстве, как условии её «вочеловечения».
Образ неподвижной мраморной статуи Дианы, представляющей в римской мифологии богиню растительности и животного мира, охоты (подобную греческим богиням Артемиде и Селене) встречаем в стихотворении Афанасия Фета «Диана» (1847). В этом стихотворении лирический герой, созерцая скульптурное изображение античной богини, ждёт, когда богиня оживёт, вот-вот сойдёт с пьедестала и «пойдёт с колчаном и стрелами / Взирать на сонный Рим». Но его надежды напрасны, Диана так и остаётся «мрамором недвижным».
Разумеется, были и стихотворения, написанные как посвящения классическим статуям, имевшимся в изобилии в Летнем саду Петербурга, в Петергофе, Павловске, Царском селе… Например, пушкинская «Царскосельская статуя» (1830):
Урну с водой уронив, об утёс её дева разбила.Дева печально сидит, праздный держа черепок.Чудо! Не сякнет вода, изливаясь из урны разбитой;Дева, над вечной струёй, вечно печальна сидит.и «Царскосельская статуя» (1916) Ахматовой:
…Я чувствовала смутный страхПред этой девушкой воспетой.Играли на её плечахЛучи скудеющего света.И как могла я ей проститьВосторг твоей хвалы влюблённой…Смотри, ей весело грустить,Такой нарядно обнажённой.Таким образом, русская литература, начиная с XVIII века и до начала XX века, обращаясь к статуарной тематике, опиралась на большой пласт мифов античности и основанных на них сюжетов, получивших развитие в западноевропейской литературе (таких как интерпретации легенды о Дон-Жуане).
XX век открылся использованием статуарной метафорики, как продолжение века XIX (в символизме Анненского, Сологуба, Андрея Белого, в акмеизме Ахматовой). Однако после Октябрьской революции скульптурная тема в русской литературе XX века резко изменила свои характеристики. Литература раннего советского
Любопытно, что именно памятники Пушкину часто становятся объектами изображения в советской литературе 1920–1930 годов. Новые молодые литераторы, появившиеся на исторической сцене, старались присвоить себе национального кумира.
Багрицкий в картине городского ландшафта «Дерибасовская ночью. Весна» (1915), написанной не без влияние футуристов, «оживляет» одесский памятник Пушкину следующим образом:
Гранитные дельфины – разжиревшие мопсы —У грязного фонтана захотели пить,И памятник Пушкина, всунувши в рот папиросу,Просит у фонаря: «позвольте закурить!».В 1923–1924 годах в маленьком цикле «Пушкин», «Одесса», «О Пушкине» уже сам Пушкин (а не его статуя) стал у Багрицкого «поэтом походного политотдела», отдыхающим у костра вместе с красноармейцами, а лирический герой Багрицкого «благоговейно поднимал уроненный поэтом пистолет».
Марина Цветаева была против безжизненной канонизации и политизации Пушкина. В 1931 году она написала стихотворение, которое стало первой частью небольшого цикла «Стихи к Пушкину»:
Бич жандармов, бог студентов,Желчь мужей, услада жён,Пушкин – в роли монумента?Гостя каменного? – он,Скалозубый, нагловзорыйПушкин – в роли Командора?<…> К пушкинскому юбилеюТоже речь произнесём:Всех румяней и смуглееДо сих пор на свете всём,Всех живучей и живее!Пушкин – в роли мавзолея? <…> Пушкин – в роли пулемёта!В стихотворении «Юбилейное» (сочинено в 1924 году к 125-летию со дня рождения Пушкина) Маяковский, как часто пишут критики, «ведёт беседу» с Пушкиным на московском Тверском бульваре, яростно обсуждая новое революционное искусство. На самом деле – по сюжету – без помощи какой-либо демонической силы сам Маяковский ночью, при свете молодой Луны, «оживляет» Пушкина, буквально «стаскивая» статую классика с пьедестала: «Я тащу вас». После того, как поэты оказываются у одного столика, и поданы стаканы, Маяковский произносит своё слово, в котором двуголосья нет, есть безапелляционное уравнивание себя с Пушкиным: «После смерти нам стоять почти что рядом: вы на Пе. А я на эМ».
Стихотворение «Юбилейное» отличает эпатажная поза Маяковского, который смело разворачивает перед Пушкиным советские перспективы: «Я бы и агитки Вам доверить мог… Раз бы показал… Вы б смогли… рекламу б выдал… Были б живы, стали бы по Лефу соредактор»…
После жалобы Пушкину на то, что поэтическая лирика – «пресволочнейшая штуковина: существует – и ни в зуб ногой», Маяковский, на речь которого Пушкин отвечает молчанием, уже на рассвете произносит милостиво: «Пора… Как бы милиционер разыскивать не стал. На Тверском бульваре очень к вам привыкли. Ну, давайте, подсажу на пьедестал!».