Эстетика слова и язык писателя
Шрифт:
В третьем акте вместо заключительного разрешения драматической ситуации мы видим непрерывное нарастание драматического действия, обрывающееся на своей высшей точке и, таким образом, как бы остающееся неразрешенным. Финал пьесы звучит и угрозой одним, и предвестием победы другим, — он разрешает именно то драматическое напряжение в зрительном зале, какое нарастало со второго акта и доведено было до вершины в третьем: напряжение сочувствия зрителей перерастает в победную уверенность. Пьеса выжигает «мещанскую ржавчину душ», в ней есть огонь революции.
В своем литературном мастерстве Горький многое воспринял от Чехова и Короленко. Сдержанность, скупость и точность языка, устранение всяческих провинциализмов (свойственных
Для всякого автора особенно трудно по языку начало пьесы: зрителю еще незнакомы действующие лица, он еще ничем не заинтересован, не взволнован, он взыскателен, нетерпелив — скорее бы угадать людей («чем они дышат») по первым же их словам.
Как же начинает Горький свою пьесу?
В первом явлении на сцене только мелкие персонажи: экономка Аграфена, денщик Конь, конторщик Пологий; если б их речь была выдержана в образцовом литературном языке — это было бы фальшиво и наводило бы скуку. Но Горький избег и другой крайности: резко противоречащего «чистоте» языка натуралистического воспроизведения социальных диалектов. Вот начало пьесы: [101]
101
Цитирую здесь и во всей статье, где нет оговорок, по изданию: «Пьесы Горького». Л.—М., «Искусство», 1936. (Последнее авторизованное издание).
«Пологий (говорит, нелепо жестикулируя). Конечно, ваша правда, я человек маленький, жизнь у меня мелкая, но каждый огурец взращен мною собственноручно, и рвать его без возмездия я не могу разрешить.
Конь (угрюмо). А твоего разрешения никто и не просит.
Пологий (прижимая руку к сердцу). Но позвольте! Если вашу собственность нарушают, — имеете вы право просить защиты закона?
Конь. Проси. Сегодня огурцы рвут, а завтра головы рвать будут... Вот тебе и закон!
Пологий. Однако... это странно и даже опасно слышать! Как же вы, солдат и кавалер, можете пренебрегать законом?
Конь. Закона — нет. Есть — команда. Налево кругом, марш! И — ступай! Скажут — стой! Значит — стой.
Аграфена. Вы бы, Конь, не курили здесь вашу махорку, от нее лист на деревьях вянет...»
Половина, если не большинство, реплик в пьесе сопровождается ремарками — заданиями актеру и в помощь читателю. Эти ремарки можно назвать эквивалентами диалектизмов. И все же язык Пологого, Коня и Аграфены не однороден. Не то важно, что Пологий так и сыплет торжественными церковнославянизмами и канцелярскими трафаретами: взращен, собственноручно, без возмездия, собственность нарушают, защита закона, для утоления голода, опасно слышать, пренебрегать и т. д. Характерно и служит созданию индивидуального образа этого Молчалина XX
102
В третьем акте жандармский ротмистр Бобоедов по рекомендации прокурора обещает «пристроить» Пологого — «этого нашего собеседника».
«Генерал. Или протянуть через дорогу веревку... так, чтобы ее не видно было... идет человек и вдруг — хлоп!
Пологий. Приятно видеть, когда человек падает, ваше превосходительство!» (акт II, явл. 2).
«Рябцов (рабочий. — Б. Л.)... Все мы — товарищи.
Николай (товарищ прокурора. — Б. Л.) Да? Я думаю — вы лжете! Господин Пологий, скажите нам — Рябцов и Греков в каких отношениях?
Пологий. В тесных отношениях дружбы... Здесь имеются две компании. Молодыми предводительствует
Греков, юноша очень дерзкий в обращении с лицами, которые стоят неизмеримо выше его. А пожилыми руководствует Ефим Левшин... человек фантастический в своих речах и лисообразный в обращении...
Надя (тихо). Ах, какой мерзавец!» (акт III, явл. 26).
Можно отметить, конечно, в словах Пологого напыщенное «руководствует» вместо «руководит» и старомодное, претенциозное «лисообразный»; но эти детали не ускользнут только от острого внимания профессионала, знатока.
В речи Коня тоже существенное не в заученных формулах армейского языка: «налево кругом, марш», «как угодно начальству, ваше превосходительство», «присягу приму». Даже такую невинную и совершенно уместную, верную деталь в солдатском языке Коня, как (акт II, явл. 3, стр. 76, по изданию 1906): «Докладаю вашему превосходительству: ночь теперь, и произойдет возмущение, если стрелять...» — Горький исправил в последнем издании (1936 г.) на: «Докладываю», чтобы совсем не пользоваться собственно диалектными средствами речевой характеристики.
Конь, в любом переводе пьесы на другой язык, сохранит своеобразие речи в таких формулах, как:
«Иной раз пьяные люди лучше трезвых, храбрее. Никого не боится, ну и себя не милует».
«Я как увижу генерала, то сразу дураком становлюсь».
«Убивши человека, песню не запоешь».
«Закона — нет. Есть — команда».
«Сегодня огурцы рвут, а завтра головы рвать будут».
Такие реплики важны по своему второму плану, они раскрывают перед зрителем, что Конь не забитый солдат, а умный наблюдатель, — он предсказывает, он верно оценивает положение и живо сочувствует рабочим, а последняя реплика имеет еще и композиционное значение: наряду с репликами других персонажей (Татьяны, Якова) она предсказывает близкую революционную вспышку, а это лейтмотив всего первого акта.
Замечательно то, что степень использования разных средств характеристики персонажа — и прежде всего речевой характеристики — в пьесе «Враги» (и, конечно, не в одной этой пьесе) зависит от композиционной роли персонажа, от значения, какое имеет раскрытие его интеллекта для большого плана — обрисовки целой группы (хозяев или рабочих).
Товарищ прокурора в первой редакции пьесы был щедро, обстоятельно охарактеризован своими репликами в первом акте как ярко выраженный профессионал.
На вопрос Захара Бардина о закрытии завода он отвечает: