Эта гиблая жизнь
Шрифт:
Вот в один из таких тоскливых вечеров она, неожиданно для себя самой, и ответила на объявление из рубрики «Знакомства», попавшееся на глаза в какой-то рекламной газетке, бесплатно раскидываемой по почтовым ящикам. «Немолодой, но сохранивший желание любить мужчина 58/175/88, познакомится с женщиной до 40, для нечастых, интимных встреч на ее ж/и. Возможна разумная материальная поддержка. Отвечу на письмо с контактным телефоном». Дальше указывался абонементный ящик в почтовом отделении. Понимая, что утром передумает, она не поленилась дойти до почты и бросить конверт в ящик. Утром, действительно переживала, обзывала себя в мыслях проституткой, решила, что если ей позвонят,
Он позвонил ей через неделю... Был вежлив, учтив, ничего не требовал, предложил просто встретиться, погулять, выпить кофе. И она почему-то согласилась.
В ту, первую встречу, вначале ей было неловко с человеком, который был старше ее отца, но потом она перестала ощущать его стариком, он был умен, ироничен, ни в коей мере не снисходителен. Они просто гуляли, действительно зашли в уютное маленькое кафе и выпили кофе с вкусными пирожными. Для Маши это было внове: ее муж да и другие знакомые мужчины предпочитали пить пиво из горлышка бутылки, или, как они говорили «махнуть» грамм сто пятьдесят водки под бутерброд с котлетой... В ту, первую встречу между ними ничего не было, хотя Маша отвезла заранее Андрейку к бабушке и квартира была свободна: они просто гуляли и разговаривали. Она сама не заметила, как рассказала о себе все, ну, или почти все... Он проводил ее почти до самого дома и, остановившись, сказал:
– Вы знаете, Маша (в первую встречу они так и не перешли на «ты»), мне бы очень хотелось навестить вас... Если это удобно, давайте я к вам зайду в субботу.
– Да, – растерянно ответила она, – удобно, но во сколько? – Я думаю, где-то в час. – Хорошо.
– А сейчас, давайте попрощаемся, мне, к сожалению, нужно спешить. И еще, мне бы очень хотелось купить вашему Андрейке какой-нибудь подарок, но я совершенно забыл, что покупают маленьким детям. Если вас не затруднит, сделайте это сами, – он аккуратно вложил ей в руку какие-то бумажки. – Всего доброго, до скорой встречи, я вам позвоню накануне, – и он быстро ушел, оставив ее в полной растерянности, с зажатыми в руке двадцатью долларами.
Так в ее жизни появился Анатолий Иванович.
Навещал он ее по субботам, да еще, случалось иногда, и предварительно звонил и никогда не задерживался дольше трех – четырех часов. Привозил торт или пирожные к ставшему традиционным кофе. О себе рассказывал скупо, предпочитал слушать ее болтовню... И всегда перед уходом оставлял двадцать-тридцать долларов. Вначале, правда, говорил о каких-то подарках, а потом стал молча класть доллары на полочку возле телефона. Вначале ее эти деньги коробили, но потом она привыкла и стала на них даже рассчитывать, как на зарплату. Впрочем, именно их она старалась не тратить и складывала в конвертик под стопкою чистого белья. «Вот накоплю, и повезу Андрейку в Дагомыс», – думала она. Но много накопить не удавалось, каждый год нужно было что-то купить растущему сыну, или ей самой, да еще приближался неотвратимый момент, когда придется делать ремонт в квартире. О том, сколько это будет стоить, она предпочитала не задумываться.
Теперь она уже ждала этих встреч и вовсе не из-за денег. Тоска, мучившая ее до появления Анатолия Ивановича, почти прошла, но ей хотелось не просто коротких свиданий, а чего-то другого.
Сегодня все было как обычно. Она только-только успела принять душ, надеть «парадное» белье, высушить голову и перестелить постель, как приехал он, с коробкой пирожных. Они выпили по чашке кофе (для этих случаев она держала хороший, в зернах, хотя сама обычно обходилась дешевым), съели по пирожному, немного поболтали и пошли в комнату, где белела свежим бельем кровать.
Потом, когда он уже начал одеваться, Маша, сидевшая, завернувшись в одеяло, неожиданно для себя самой, вдруг спросила:
– Слушай, а зачем
Анатолий Иванович обернулся, перестал застегивать пуговицы рубашки, подошел к ней, сел рядом и задумчиво провел ладонью по ее волосам.
– Нужна, Машенька, очень нужна... Мне с тобою хорошо. Ты меня прости, мне надо было с тобою давно поговорить. Понимаешь, жене моей эта часть жизни стала совершенно не нужна, даже противна, видимо, а мужчине в моем возрасте прекращать половую жизнь опасно, начинаются заболевания простаты, ну, и вообще...
«Господи, что же он меня, вместо таблеток принимает?» – подумала Маша.
– Я же тебя почти на тридцать лет старше. На сколько меня еще хватит? На год? На два? Нам ведь с тобою хорошо, правда? Вот и давай больше ни о чем не задумываться!
Он снова провел ладонью по ее волосам, хотел, кажется, поцеловать, но не сделал этого, встал и продолжал одеваться.
Она проводила его в переднюю, привычно подставила щеку для поцелуя, закрыла дверь и вернулась в комнату.
На полочке возле телефона лежали две не новые, слегка смятые бумажки. С прямоугольной зеленоватой купюры достоинством в десять долларов смотрело мимо нее в даль лицо давно умершего американского президента Гамильтона... Был он молод, с тонкими чертами лица, зачесанными назад волосами и слегка, самым краешком рта, улыбался. И его взгляд, куда-то мимо, и легкая улыбка – все это, как ей показалось, выражало то ли презрение, то ли брезгливое снисхождение и к ней, и к Анатолию Ивановичу, и ко всем ныне живущим. Ей захотелось скомкать, изорвать эти бумажки, за которые она отдавала нечто гораздо большее, чем просто свое тело, но она, напротив, аккуратно их разгладила и положила в конверт, спрятанный под стопкой белья, к другим таким же. И только после этого, бросившись лицом в подушку на неубранной, скомканной постели, разрыдалась горько – горько, как в детстве, над умершим хомячком Тимохой.
Ночью, когда Андрейка уже давно спал, она, проверив последнюю контрольную и обреченно поставив «трояк», пошла умыться в ванную. Из зеркала, зеленеющего отраженным в нем кафелем, на нее глянуло усталое, измученное лицо. Макияж стерся полностью, тушь осыпалась траурными чешуйками, щеки посерели, под глазами налились мешки, кожа как-то обвисла, обрюзгла.
– Господи! – подумала она, – неужели это я?!
И ей снова захотелось заплакать... Она умылась, нанесла на лицо ночной крем, чуть пошлепывая по коже пальцами, вернулась в комнату, проверила, включен ли звонок будильника, показывающего половину второго ночи, и уснула, едва коснувшись головой подушки, так и не успев разреветься. Только слабо мелькнула мысль: «А колготки-то я так и не зашила!»
Спать ей оставалось четыре с половиною часа...
План воспитательной работы (рассказ)
Ольга Васильевна, двадцативосьмилетняя учительница изобразительного искусства, прибежала сегодня в школу ни свет, ни заря. Двери были еще заперты, и ей пришлось долго стучать сначала своим маленьким кулачком, потом ключом от кабинета и даже каблуком изящного сапожка, повернувшись спиною, пока недовольно ворчащий охранник не появился откуда-то из глубин коридора и не впустил ее.
– Носит нелегкая, вечером не выгонишь, утром черт-те во сколько, уж ночевали бы тут вовсе.
– Дела, Александр Владимирович, дела! – приняв строгий неприступный вид, отвечала ему Ольга Васильевна, хотя внутренне вся изнывала от неудобства положения. Ей казалось, что крайне невоспитанно тревожить так рано пожилого, годящегося ей в отцы человека, отрывать от завтрака или умывания, заставляя открывать дверь.
– Знаем мы ваши дела, горит у них вечно, а какие такие дела тут могут быть, – продолжал ворчать охранник, скрываясь снова в глубинах утреннего коридора.