Это было у моря
Шрифт:
Мыться вместе было, пожалуй, даже приятнее секса. Вот в душе Пташка, непонятно почему, все еще смущалась. Занавешивалась ресницами, прятала взгляд — краснела. Торопливо мылилась, так, что даже в глаза попал шампунь. Теперь она, тихо ругаясь, отмывала лицо от пузырей. Хм — а краска-то все течет. Сандор решил, что не будет ее дополнительно травмировать и отвернулся, занявшись собственной помывкой. И все шло не так. В первый раз, когда принимали душ вместе — помнится, он мылил ее — а она — его. Было чертовски приятно. А теперь что? Стоят по разным углам, как две собаки в слишком тесной клетке. Надо все это заканчивать — все эти розовые сопли. Все равно — «придется вернуть девочку». Вернуть кому? Серсее?
— Погоди, давай я.
— Что «давай?»
— Помою тебе голову. Я уже закончила…
— Что, чернилить краской? Ну, давай…
Она развернула его к себе — какое внимательное у нее лицо, как у матери, что моет маленького ребенка, бережно, стараясь не попасть мылом в глаза.
— Тебе так больно?
— Ничего мне не больно. С чего ты взяла?
— Ну, там же у тебя ожог. Я подумала…
— Не больно. Он просто уродский, и только.
— Ты знаешь, я практически его уже не замечаю. Я тебе уже говорила — ты красив. Ну, для меня это так.
— Потому что ты глупая непонятливая Пташка. Люди меня на улицах пугаются…
— Ага. И те же люди ходят слушать, как поет Джоффри, и влюбляются в него и в его песни. Кому интересно, что думают подобные товарищи? В пекло их. Не вертись, а то мыло в глаза попадет.
— Как тебе давеча? Ты отлично смотрелась с пузырем на носу…
— Ну, знаешь, ли. После такого, я, пожалуй, не стану осторожничать. Ты ужасно вредный и все время ерничаешь. Злое чудовище…
— Я злое чудовище с недомытой головой. Если ты не доведешь свою начатую работу до конца — я тебя опять перемажу мылом…
— Ну, напугал. А я его смою. Иди сюда…
Кажется, время «потом» все же настало. Хрен с ней, с головой. И с тем, что наступит завтра. Тем более, что, может, и не завтра еще. И не даже не послезавтра…
Удивительно, как они друг другу подходят — по всем параметрам, несмотря на совершенно разные габариты. Как два куска давно утерянного целого. В скользком душе было немного страшно — еще не хватало гробануться — но искушение было слишком сильным. Он приподнял ее, прижимая к мокрой стене — она обняла его ногами. Боги, у них так много того, что они еще не попробовали — целый мир возможностей любви. Не попробовали — и не попробуют… В пекло мысли — водой по лицу, каплями — по телу. Сейчас она — его. Сейчас он — ее. Только это «сейчас» имело значение. Нет никакого «потом» Никакого «завтра». Люби меня тут. В это мгновенье. Ты ведь знаешь, мой мир — это ты…
Вот тебе и помылись. Теперь уж точно надо было ехать. Пташка закуталась в большое мохнатое полотенце — щеки красные, глаза — безумные.
— А еще говорил: «Потом, потом». Сам сексуальный маньяк.
— Седьмое пекло, Пташка, с тобой в одном душе и святой не выдержит!
— Ты же сам предложил…
— Ага. Я очень коварный. И воспользовался твоей неистребимой наивностью для удовлетворения своих грязных фантазий…
— Но вообще то было очень хорошо… Мне понравилось… Надо будет повторить…
— Боюсь, что не в охотничьем душе Роберта. Там мы простудимся под тоненькой едва теплой струйкой воды без напора. И это уже не будет так приятно…
— Ну хоть кровать-то там есть?
— Кровать есть. Даже три. Покрытые трофейными звериными шкурами.
— Боги, куда ты меня везешь? Это какое-то
— Я везу тебя туда, где будет безопасно и не будет понатыканных камер. Ради такого можно и шкуры перетерпеть… Не говоря уже о воде… В крайнем случае, будем мыться в сугробах. Судя по всему, их скоро наметет.
— Типун тебе на язык. Тогда мы вообще никуда не попадем. Дороги перекроют — и мы останемся снаружи.
— Тогда едем, Пташка, едем. Иди одевайся, да потеплее. Свитер какой-нибудь напяль. А то еще простудишься. Ты же вечно мёрзнешь…
— А ты что, не пойдешь?
— Я воспользуюсь наличием электричества и таки побреюсь. А то боюсь, что в этой хибаре придется отращивать бороду, как настоящему горному разбойнику. Тебе не понравится…
— А ты почём знаешь? Она что, колется?
— Да уж наверняка. Я сам не знаю — никогда не ложился в постель с бородатым мужчиной…
Пташка захихикала и ушла в комнату, по пути сбросив полотенце, представ во всем своем хрупком совершенстве. Сандор проводил ее взглядом, принялся за бритье. Глянул на себя в запотевшее зеркало — ну и образина. Глупая Пташка — ей глаза застит эта ее влюбленность, как розовые очки. Она не видит — но другие-то уж наверняка. Они совершенно несовместимы — ну куда уж ещё дальше? Само по себе их сближение — уже кощунство. Но почему в это верится с таким трудом, когда она рядом? Ее образ все еще не остыл в его глазах. А остынет ли? Взгляд в зеркале стал другим — и это каким-то образом меняет и его уродливое лицо, приближая к тому образу, что изобразила Пташка на своем наброске. Ее отсвет на лице делал его почти человеком. Взгляд… Будет тебе взгляд, кретин, когда ты будешь смотреть в небо, на уносящий ее самолет… Тогда и захлебнёшься, и утонешь в этой мертвенной синеве, что заберет ее у тебя— навсегда… Псом было жить проще — не так больно, не так пронзительно…
Когда он вышел из ванной, умница Пташка уже оделась — напялив все, что у нее было теплого. Надо было бы прикупить зимней одежды. Теперь уж куда… Впрочем, там, за перевалом, был какой-то мелкий городишко, куда Роберт ездил за бухлом. Ну надо же было где-то закупаться жратвой. Тоже, кстати, вопрос. Пташка, конечно, готова питаться нектаром цветов, но даже ей нужна материальная пища. Тем паче, что цветов сейчас днем с огнём не сыщешь.
Сандор оделся, они собрали свои пожитки. Путь уже ждал их. Оставался последний рывок, а там — либо они пробьются, либо придется как-то менять планы. Может, ну их — планы. Продать мотоцикл, забрать остатки денег — купить или снять какую-нибудь хибарку в самом дальнем медвежьем углу. Но нет: долг есть долг — делать, как хочется, он будет в другой жизни — может, посчастливится родиться где-нибудь в параллельной реальности — в средневековье, где не будет ни идиотских правил, ни подписок о невыезде, ни кар за убийство мерзавцев вроде Петира Бейлиша… Пташку из его крови все равно не вымыть — как и из его души… он найдет ее и в параллельной — чтобы вновь пройти мимо, рядом — так и не встретившись до конца. Но пока у него была только его жизнь — и девочка в соседней комнате. И загребучий долг. Ни Джоффри, ни Роберту — только ей — и миру, что ждал ее где-то за перевалом.
========== V ==========
Если я богат, как царь морской,
Крикни только мне: «Лови блесну»,
Мир подводный и надводный свой
Не задумываясь выплесну.
Дом хрустальный на горе для неё
Сам, как пёс, бы так и рос в цепи.
Родники мои серебряные,
Золотые мои россыпи.
Родники мои серебряные,
Золотые мои россыпи.
Если беден я, как пёс, один,
И в дому моём шаром кати,