Это было у моря
Шрифт:
— Сиди тут, а я сделаю тебе кофе. Тут есть какая-то адская машинка…
— Не надо кофе. Сядь тут, рядом и выслушай меня. И вот еще. Я тебе принесла…
Она сунула ему в руку своими ледяными пальцами какую-то книжонку. Ее дневник.
— Там я писала, что было, пока я молчала. Глупость, конечно, но, может, тебе что-то станет яснее. Ты прочтешь?
— Прочту. Но сначала тебя надо провести в норму. Я же не смогу везти тебя потом в больницу. Может, тебя в горячий душ
— Не надо в душ. Лучше и впрямь свари кофе. И пожалуйста, зачти эту мою исповедь.
— Ладно, кофе так кофе. Может, тебе еще дать одеяло?
— Нет, этого достаточно. Мне уже тепло. Честно.
— Честная Пташка…
Она дернулась, как от пощечины, плечи задрожали. Ну почему он не может держать свой треклятый язык за зубами? Это было так же мерзко, как добивать лежачего. Он отвернулся, стал ковыряться с кофеваркой. Какая-то бессмысленная хрень. Пташка подала голос из кресла, наблюдая за его нелепыми действиями:
— Это фильтр — его надо сверху, под крышку. И туда — кофе. И воду…
— Ага. В это идиотское ведерко?
— Да. И включить не забудь…
Ну хоть какие-то признаки жизни подает. Шутит даже… Уже неплохо.
— Теперь читай.
Он сел на кровать, открыл блокнот. Хрен ее разберет — почерк мелкий, кое-где еще и закапано — надо полагать, слезами…
Когда он закончил и дошел до конца — трясло уже его. Кофе сварился и теперь булькал в дурацкой машинке. Сандор встал, чтобы налить Пташке попить — пока это варево еще горячее. Нашел на столе пачку одноразовых стаканов и пару пакетиков с сахаром. Доверху налил ей дымящийся еще кофе — принес. Пташка смотрела на него — опять — одни глаза на лице — все другое словно пропало.
— Пей. Пока не остыл.
— Ты прочел?
— Да, седьмое пекло, прочел. Почему ты мне все это не сказала? Ну почему?
— Я боялась. Я сама не знаю теперь, зачем включила этот треклятый телефон. А потом все понеслось, как снежный ком…
— Тебе стоило мне больше доверять.
— Кто бы говорил. Я же говорю, я боялась…
— Чего ты боялась? Ты считаешь, я совсем идиот? У тебя только что погибли родные — ну что я мог тебе сказать? Все это совершенно нормально — если такое вообще можно назвать нормальным. Но у нас выходит такая жизнь — другую как-то не предлагают. Неужели ты думала, что я — после всего — буду тебя осуждать?
— Мне не хотелось тебя дополнительно напрягать… Ты и так много на себя берешь. А я — как мертвый груз…
— Какой, к хреням, мертвый груз? Я впервые в жизни чувствую, что живу не напрасно, а ты думаешь такие глупости…
— Но я же не знала… Мне казалось, я тебя раздражаю…
— Ты, ты меня раздражаешь? Меня бесит собственное бессилие —
— Ну, а что ты мог еще сделать? Убить их всех?
— Ну, для начала.
— Этого я и боялась. Поэтому и молчала. Мало тебе досталось у моря, а я еще и в эту трясину тебя толкаю…
— Никуда ты меня не толкаешь. Свой выбор я сделал сам. И не смог, как выясняется, даже выполнить свой долг — защитить любимую женщину от чудовищ. Пока я занимался идиотскими самотерзаниями, он вон как близко к тебе подобрался, этот твой гад.
— Он не мой. И потом, это же Мизинец… Ты же знаешь, какой он.
— Знаю. Что было дальше? Вчера?
— Я пошла завтракать, а он ко мне подсел. Наговорил кучу пакостей, грозился, уламывал, шантажировал. Тобой, по большей части. Газету мне принес — там была статья про помолвку Джоффри. И про море — про расследование.
— Видел я эту газету. Читал даже. Случайно попалась в забегаловке, где я ел…
— Ну вот. Тогда ты половину и так знаешь. Потом дал мне это треклятое кольцо. Сказал, что у меня срока месяц, чтобы добровольно прийти к нему: тогда тебя не посадят. Обещал помощь, что-то вроде переправить тебя за границу.
— Лучше сдохнуть в тюрьме, чем пользоваться услугами Мизинца. Ты ему, надеюсь, ничего не обещала?
— Нет, я вообще только молчала. Потом он уехал. А я пошла к тебе…
— И решила в который раз меня поберечь, укрыть от правды?
— Да.
— Пташка, я же не старик на смертном одре. Меня не надо беречь. Правда в этой ситуации куда важнее моего душевного состояния. Она критична для нас обоих. Иначе ты видишь, что получается…
— Вижу. Но не могу ничего с собой поделать. Пока я дышу — я буду стараться.
— Стараться что?
— Беречь тебя. Кто-то ведь должен…
— Почему это всегда ты?
— Потому что я люблю тебя, как ты не понимаешь? И больше всего я ненавижу Бейлиша даже не за то, что он на мне женился обманом, а за то, что держит на крючке тебя… Ты бы слышал, как он издевался насчет того, как тебя посадят на пожизненное, а я буду ходить на свидания через решетку…
— Мерзкая тварь. А у тебя осталась та запись в телефоне?
— Конечно.
— Ну, тогда мы еще повоюем.
— Но он знает, что я его записала…
Сандор встал. Подошел к окну, глянул — снег вроде прекратился. Ничего подозрительного. На вид.
— Ну и хрен с ним. Пусть знает. Будет впредь поосторожнее. Интересно, как он следит за нами? Надо полагать камеры наблюдения…
— Что?