Этот мир не для нежных
Шрифт:
— Оливия, — гаркнула Лив. — Как оливка в банке. Знаешь, такие маринованные оливки в банках продаются? Маленькие и кругленькие. Зеленые.
— Ну, пусть будет Оливка, — пожал плечами рассудительный Савва.
— Не Оливка! — возмутилась девушка. — Оливия! Запомни, пожалуйста, раз уж нам с тобой все равно здесь разговоры разговаривать.
— Я запомню, — убежденно сказал Савва, и сразу же стало понятно, что он не запомнит. — В общем, если закроют Фарса, то жизни тут никакой не будет. Много людей пострадает. Куда им идти, на что жить, вы там в своей конторе не думаете?
Лив судорожно соображала, что ей делать.
— Почему вы тут в своей глуши остались? — рассеянно думая о своем, произнёсла она. — Ну, развалилось всё, подумаешь... Мало разве мест, где лучше, чем в вашем медвежьем углу? Наш водитель, Алексеич, откуда-то из этих краёв. Тоже, кажется, из семьи лесорубов. Сейчас живет в городе, нормально работает, прилично получает.
— Да, ладно...
Савва поднялся с табурета, прошелся по комнате взад-вперёд, остановился перед сидящей девушкой и в упор посмотрел на неё.
— А ты понимаешь, что такое, когда в тебе кровь целой династии лесорубов бродит? Это же занятие такое древнее, что, поди, не вспомнишь, кто первым лесорубом был. Так же, как первым каменщиком, плотником. Что твой город? Пустышка.
Слова его стали тугими, он вдавливал фразы в девушку, словно думая, что она их, таким образом, лучше поймет и надолго запомнит.
— «Привыкли руки к топору», — тихонько пробормотала Лив, откуда-то возникшие в ней строчки. Она испугалась, что вышло насмешливо, но, казалось, Савва не услышал.
— Посёлок уже умирал один раз. Люди тогда стали к Фарсу проситься, он-то всегда нормально работал. Жалко ему людей стало. Он ещё лес взял в аренду. Ты знаешь, какая головная боль у нас взять лес в аренду? А он взял. Ещё и расширяться стал. Закупили мы станки, трактор, пилораму, всё у частника, конечно, с рук. И вот из-за этого у Фарса начались проблемы с вашей службой. Документов на приобретение нет? Нет. И всю технику, которую он закупал, выкинули из затрат. А он же расширялся, не себе во двор инструмент тащил, огороды пахать. Для предприятия закупал, создавал рабочие места. А перед вашими мытарями статья Налогового кодекса, они на неё смотрят: нарушение. И много ещё всяких моментов.
— Перед кем? — не поняла Лив.
— Что перед кем? — Савва на полуслове осекся от её вопроса.
— Перед кем статья Налогового кодекса? Ты сказал «перед вашими...».
— А, — парень махнул рукой. — Мытарями. Вы же дань с работающего народа собираете? Собираете. Значит, как есть, мытари. Или тебе больше нравится, чтобы тебя называли наложницей?
Лив оскорбилась:
— Я, молодой человек, ничего у вас не собираю. И моя миссия — соблюдение и защита прав, как государства, так и налогоплательщика. То есть обеспечение баланса публичных и частных интересов.
— Да какие интересы? Вот ты... наложница... Кому от ваших интересов лучше будет? В чем справедливость? Например, Фарс через посредника продаёт пиломатериал. Приезжает скупщик, хозяин им этот пиломатериал отпускает, записывает в накладной. Посредник везёт пиломатериал и в городе сдает организациям. У Фарса счет-фактура на посредника написана, а деньги приходят с завода, где товар продан. То есть в накладных написана одна организация, а деньги идут с другой. Он продал материала на восемьсот тысяч рублей, ваши мытари ему эти восемьсот тысяч опять
Савва перевел дух и продолжил, не обращая внимания на слабые попытки Лив прекратить этот душещипательный монолог.
— У нас пятнадцать процентов прибыли — это очень хорошо. А пиломатериал-то весь необрезной. Мы из-за того, что вывоз — целая морока, отдаем вполовину дешевле, чем он продается на самом деле. Сюда мало кто рискнет поехать, даже по зимнику. Сегодня у нас здесь пиломатериала от силы на восемьсот тысяч рублей. А аренда? Знаешь, сколько аренда? Семьсот восемьдесят тысяч! Половину оплатил, осталось триста шестьдесят тысяч. А тут Фарсу ваша налоговая прибыль насчитала плюс от того, что было, ещё почти два миллиона. Что получается? Мы работаем сейчас только на налоги, солярку и запчасти. Фарс уже десять человек из-за этого уволил, ещё пятнадцать собирается рассчитать, пять всего оставляет. Слух по поселку пошёл, что закрывается. Тогда люди собрались и письмо это написали.
Под этот страстный монолог Лив приняла решение.
— Стоп! — закричала она. — Вот не надо меня сейчас жалобить! Тем более, что лицо ты совсем не официальное. Мне с тобой говорить бестолку. Мне руководитель нужен, бухгалтер и все бумаги подотчётные! Говоришь, завтра он будет? А я не могу до завтра ждать! Тем более, мы договаривались! Это, знаешь ли, как тебя...
Она не могла хоть вот так по мелочи, но не уколоть парня, который постоянно забывал её имя.
— Савва, кажется? Так вот, Савва! Я напишу в официальном отчете, что руководитель скрылся от инспекции! И всё. Как тебе это? С вами разбираться другие люди будут.
На секунду у неё промелькнула мысль о том, что Савва был довольно гостеприимен, и даже накормил её вкусным куриным супом, но ярость и досада от бездарно проведённого дня, заглушила все проблески совести. Парень попытался что-то сказать, но Лив его уже не слушала. Она выбежала из избы, вне себя от злости, и неистово заорала в тишину:
— Алексеич, Алексеич!
Покореженная, грязная легковушка стояла на том же месте, где её оставили. Выглядела она странно даже издалека. Алексеича рядом с авто не наблюдалось, и Лив, проваливаясь в вязкие лужи, расквасившееся кашей-малашей, побежала к машине. Когда девушка приблизилась, она поняла, почему джип выглядел настолько пугающе. У машины были спущены колеса. Все четыре. Лив чертыхнулась про себя, на всякий случай заглянула через грязные разводы на стеклах в салон, никого там не увидела, подергала все ручки на дверцах. Авто на спущенных колесах, казалось, беспросветно закупорило в себе напряженную пустоту. И сумку Лив. С документами, косметичкой, влажными салфетками и зубной щеткой на всякий случай. Никому не зайти, не выйти.
— Алексеич, — ещё раз рявкнула девушка. Она настолько раскалилась от злости, что даже не ощущала холода. В приступе глупой детской обиды даже два раза пнула мертвую машину в чумазый бок. «Сеич ... сеич...» почему—то вдруг издевательски пропело со стороны леса. Звук смутно напоминал эхо, но был настолько противным, словно кто-то специально передразнивал Лив. К злости примешались обида, ощущение холода и одиночества. На глаза навернулись слезы, а в душе заворочалось пока ещё невесомое, но уже нарастающее чувство страха.