Этот мир не для нежных
Шрифт:
Изобретатель насупился. Ему очень хотелось побегать по своей привычке из угла в угол, он всегда делал так, когда призывал всё своё красноречие, но понимал, что здесь, в парадном зале, эта суета только навредит делу. Он с трудом сдержал свой порыв, и посмотрел Белой Даме прямо в глаза:
– Я не собираюсь тебя в чём-то переубеждать. Просто сделаем так: ты дашь мне поговорить с этой Нан-Сунан, причём, уберёшь все уши в радиусе ста метров от нашего разговора, и я пойду себе тихонько восвояси. Незаметно так, по-стариковски…
Он театрально схватился за поясницу и немного покряхтел.
– Почему ты думаешь, что я сделаю это?
Вот никогда она не скажет «С чего
– Ты неоднократно пытался повлиять на наши действия и решения. Ничего не вышло. Нет у тебя власти, отшельник. И, знаешь ли, у меня сейчас…
– «Почему ты думаешь?», – совершенно непочтительно передразнил её Геннадий Леонтьевич. – Да потому, что ты, Лера, всё равно блондинка. Какими высокими идеями не прикрывайся, стоит мне пригрозить тебе…
Чёрные юххи у входа напряглись и подтянулись. Лера насмешливо и брезгливо опустила вниз угол рта. Поджатое до этого «нет» на её лице приобрело вид несколько скособоченный, но угрожающий. Геннадий Леонтьевич перегнулся пополам в дребезжащем смехе. В наступившей угрожающей тишине этот всплеск старческого веселья издевательски запрыгал по холодным мраморным плитам зала, отскочил от них и покатился к выходу, а оттуда, мимо стражей, – всё глуше и глуше вниз по лестнице.
– Блондинка… – выдохнул изобретатель, когда несколько натужное веселье его иссякло, а отзвуки смеха растворились в неведомой дали. – Я что, по-твоёму, буду с этими амбалами воевать? Да ни за что, упаси меня Солнечные Боги! Я просто…
Он подвинулся к Лере настолько, насколько было можно, и, приставив одну ладонь ко рту, а другой многозначительно хлопнув по карману, громко прошептал:
– Я просто пририсую тебе шишку на носу.
Монахиня от неожиданности икнула, прикрыла ладонью, словно защищаясь, свой точёный профиль, но тут же, устыдившись порыва, замахала руками в сторону застывших, отстраненных юххи, призывая их немедленно выйти. Она явно не хотела, чтобы кто-то слышал дальнейшие угрозы Геннадия Леонтьевича. Потеряв в один миг свою бесстрастность, Лера выглядела очень уязвимой. Наверное, потому что холодность и равнодушие – это всё, что было в её защитном арсенале. Юххи выскочили из зала, но совсем уходить не стали. Застыли тёмными изваяниями на расстоянии, недосягаемом для отзвука разговора. Удостоверившись, что её никто, кроме изобретателя, не услышит, Лера непривычно зашипела:
– Это ты… Это ты нашёл наши схемы и раскидывал их на пути у людей! Ты надеялся, что они помогут? Что догадаются?
– Я всё ещё могу хоть немного, но повлиять на вас, – неожиданно терпеливо принялся объяснять Геннадий Леонтьевич. – Пусть даже таким идиотским способом. Хочешь проверить?
– Нет! – быстро сказала Лера и опять непроизвольно закрыла свой нос.
Она ему верила. Знала, что может. Это Фарс, у которого свои дела с изобретателем, позволяет разговаривать с ним небрежно и покровительственно. Миня… Ему шишкой больше, шишкой меньше, ничего не изменится. А если она сейчас не решит эту вдруг возникшую проблему в лице Геннадия Леонтьевича, переговоры с трафальгарцами точно будут сорваны. Ирида торговалась несколько столетий, чтобы подписать сегодня столь выгодный для себя контракт. Редчайшие краски в обмен на безукоризненную божественную благодать, чистая сделка высочайшего уровня. Лера грезила этим почти каждую ночь. Монахиня неистово желала божественной благодати, но если она сейчас не решит вопрос с изобретателем, всё пойдёт прахом. Трафальгарцы, фанатичные поклонники гармонии
– Ладно, – сказала Лера и сжала пальцы в кулак так, что аккуратно и коротко подрезанные ногти вонзились в мякоть ладони, а костяшки побелели. – Ты поговоришь с этой служанкой. Но на этом – всё. Да? Рыцарь Шинга остаётся в моей юрисдикции.
– Кто первый его найдёт, тот в свою юдицию и забирает, – задребезжал довольный изобретатель. – Вот и посмотрим, чья дикция круче…
Он явно издевался, но Лера сделала вид, что не заметила. Она торопилась на важную встречу. И просто распорядилась ближайшему юххи выполнить то, на чём настаивал Геннадий Леонидович. Правда, она бросила небрежно: «выполнить просьбу», хотя изобретатель не просил, а требовал, но на этот раз пришлось проявить чудеса толерантности уже ему.
Геннадий Леонтьевич терпел долго. И когда то ли в почетном сопровождении, то ли под настораживающим конвоем двух чёрных юххи вышёл из загородного дома монахини. Его вели к выходу по аллее, густо обсаженной огромными кустами цветов, которые совершенно не пахли. Невысокие, но внушающие уважение колоны центрального входа мрачно и молчаливо дышали ему спину, словно выталкивали изобретателя из небольшого, но устроенного с подобающим размахом особняка. Проходя мимо колонн Геннадий Леонтьевич дотронулся до одной из них. Как и предполагал, не ощутил ничего, словно рука прошла в пустоту. Колонна не была тёплой и не была холодной. Не шершавой и не гладкой. Полное отсутствие характеристик. Здесь всё казалось логичным, но очень пресным. Декорации. Подобия.
Терпел, пока его везли в крытом экипаже до небольшого, неприметного холма, означавшего вход в подземную канцелярию, а это было там, на границе, где равнина напоминала выжженную солнцем августовскую степь. Ехали далеко, хорошо, что смог дать знак ожидавшему Джемину. Черные плащи, как и положено, по классике жанра, давили на его всю дорогу с двух сторон своими душными, в том числе и от отсутствия любого намека на запах, плащами. И, конечно, окна крытого экипажа были наглухо запечатаны, но Геннадий Леонтьевич и так знал, что никто, абсолютно никто не встретился им по пути, потому что юххи умели сделать так, чтобы никто на их пути не встретился. Когда это было нужно.
Молчал он всю дорогу, и потом, проходя пропускной пункт в особое отделение, он ни слова не промолвил, разрешил обыскать себя по полному протоколу. Физические унижения не имели для него никакого значения, хоть в тощую, высохшую задницу его проникай, хоть в горло пальцами лезь, разве мало случалось с ним историй и похуже в той, допихтовской жизни? Он молчал и когда шёл по затемненным, звуконепроницаемым коридорам логова юххи. Подземного уровня, наполненного бесшумными чёрными тенями без всяческих эмоций, и от этого – пустынного, никакого. Они и были никто, эти юххи, воплощенные устремления монахини установить стерильное служение на земле.
Изобретатель в бессилии пытался просто «брезгать», наблюдая за тем, что изменить не смог, хотя и был обязан. Пока не смог… Пока.
Прорвало его только у самой глухой комнаты, когда повернулся в замке ключ и дверь ему распахнули.
– Гадкие трансцендентные роботы, – взвизгнул истерично Геннадий Леонтьевич, вспарывая ватную тишину этого рассадника карателей. Ему на секунду показалось даже, что сейчас из прорехи в сгущенном воздухе как из раненой подушки посыплются перья, забивая весь этот вертеп безукоризненности белым пухом. – Идиотские машины недоразвитой мысли! Высеры ментала глупой, чванливой бабы! Как я вас…