Этот мир не для нежных
Шрифт:
Лив прыснула. Савва посмотрел на неё с удивлением, даже свою травинку жевать перестал:
— Чего?
— Ты мне больше не рассказываешь, чем лучковка отличается от двуручной пилы? И не стонешь, как вашему Фарсу трудно живется? Надо же, обратная сторона оранжевого. Диокси... Как его там?
— Не скажу, — засмеялся Савва, с удовольствием вытягиваясь на прочном, мягко-мшистом стволе. Он полежал так немного, прикрывая рукой глаза то от одного солнца, то от другого. Жёлтое, выкатывающееся со стороны корневого леса палило и согревало,
— Зря ты так, — ответил через минуту. — Фарсу, действительно, трудно живётся.
— Ой ли? — Лив уставилась на своего спутника, прищурившись, но не от солнца, а от возмущения. — Он же... он всё время играет. И все вы там, в Пихтовке. Играете. То в одно, то в другое. Захотели, в лесорубов нарядились. Да ещё в таких, что налоги не платят. Надоело — опа-на, я — монахиня на Ириде. Как этот сумасшедший старик сказал? Сломанные игрушки. А ведь он прав, несмотря на то, что с головой у него не всё в порядке.
— Ты так думаешь?
Лив уже так разозлилась, что не видела и не слышала его.
— Ладно, ты сам случайно в этой компании оказался, я уже это поняла. Но остальные... Вот зачем нужно было со мной этот фокус проделывать? И вообще, что они собирались со мной сделать?
— Вывернутую птицу, — прошептал Савва. — Они собирались... Извини...
— Чего?! Что значит — извини?
Савва весь как-то сжался, по-птичьи задёргал головой, и Лив испугалась, что он сейчас прямо здесь перекинется в воробья и улетит прочь. Она схватила его за руку и крепко сжала.
— Ладно, ладно ... Я знаю, что ты меня спас. Но как они могли превратить меня в птицу? И зачем?
— Они могли, — Савва опять стал похож на себя самого, птичья пугливая суета исчезла. — Как я не знаю, но видел, как из вывернутых птиц добывается время. Фарс им расплачивается. Путём сложных торговых операций достаёт себе и нам зарядку. Что-то вроде батареек, чтобы завод не кончался. Как-то так.
Слишком много новых вводных обрушивалось на Лив. Чем дальше, тем больше. Стало тоскливо. Она умолкла, сникла сразу. Послевкусие земляники во рту вдруг приобрело железный привкус. Крови.
«Красный пахнет железом, — пронеслось у неё в голове. — Только железом и пахнет красный».
— Не только ты не понимаешь, — Савва уловил перемены в её настроении с такой точностью, словно в него были встроены психолокаторы. — Мы уже не ищем смысл, потому что это бесполезно, он потерян так давно, что даже Фарс не помнит, зачем всё это и к чему должно привести. Но они, то есть мы, тоже хотим жить. А другого варианта никто не придумал. Таков порядок вещей: кто-то кого-то ест. Ты же не вопиёшь к дождю, зачем он пошел и испортил тебе вечер и платье? Относись к тому, что сейчас происходит, так же. Поверь, для тебя это будет лучше. Дождь рано или поздно кончится. Вечер будет другой, а платье ты высушишь.
— Но ваши фишки умирают, — уже вяло, не желая спорить
— Я тебе говорил про рыцарей Шинга. То, что случилось с ними, произошло бы неминуемо. Минотавр тоже не от фонаря выбирает жертву. Ты вот упоминала старика, разбившегося кречета. Но когда Миня его встретил, ещё молодого парня, судьба эта должна была вот-вот прерваться.
— Как он мог знать?
— На парня уже лежал донос. Кое-кто был очень заинтересован, чтобы его убрать. Совсем.
— Ну да, ну да. Мы всё равно все умрем, чего с нами миндальничать.
— Не все, — сказал Савва. — Не все.
Повторил он значительно, с нажимом, но вдруг улыбнулся:
— Давай, прекратим ссориться. Тем более, я на твоёй стороне. Алё, ты не заметила?
Он дурашливо помахал ладонью перед лицом Лив.
— Заметила, — ответила она Савве. — Только один единственный последний вопрос.
Она сделала паузу.
— Савва, а как это...
Опять помолчала, он терпеливо ждал.
— Как это, когда ... В воробья? Когда превращаешься в воробья, что чувствуешь?
— Ничего, — улыбнулся он. — Я словно выключаюсь. Независимо от себя самого. В голове такой всполох, затемнение, и — бац — я открываю глаза в совершенно другом месте. Ничего не помню.
— Ну, надо же! — Лив всплеснула руками. — Давно это с тобой? И почему это происходит?
— Не знаю, — он спрыгнул с коряги. — Это было всегда, сколько себя помню. Наверное, побочный эффект моего переселения с Ириды.
— Понятно, — сказала Лив, которой все равно было ничего не понятно. — И не называй меня Оливкой. Человек, который говорить «ложишь», не имеет на это никакого морального права.
Совсем не к месту и глупо она подумала, как жаль, что Савва не видел её в красивом платье, которое ей принесла ныне пленённая Нан-Сунан. Человек, который говорит «ложишь», но который так величественно красив в чёрном плаще юххи и так загадочен и трогателен в своем бессильном всемогуществе, непременно должен был увидеть её хоть раз одетую во что-то красивое. А не в футболку и джинсы, в которых она опять ночевала под открытым небом. Но платье осталось в замке Шинга. И путь туда был Лив заказан.
— Пошли, — сказал Савва и протянул ей руку. — Уже пошли хоть куда-нибудь.
Лес закончился неожиданно, совсем не так, как начинался вчера. Вот только что было тенисто и глухо, и вдруг — раз! — они стоят на краю бескрайнего нежно-фиолетового поля, которое к тому же ещё пахнет так одуряюще, что буквально сносит с ног. Секунду назад над ними витал аромат прогретой двумя солнцами листвы, как тут же на путников упал цветочный, чуть терпкий, чуть нежный запах, словно в округе разлили огромную бадью концентрированных духов. Фиолетовые волны перекатывались на солнце, отсвечивая бликамирозового, сиреневого, зелёного, бордового...