Этот мир не для нежных
Шрифт:
– Да, ладно, ладно, – Фарс сделал знак рукой, показывая, что время дебатов и прений истекло. – Не хочешь, не нужно. Кто тебя заставляет?
Лив замерла от такой наглой лжи.
– Что значит, кто? Я сама, что ли по своей воле в ваши забавы впуталась?
– Ой, сама! – Джокер рассмеялся, нацелившись на неё карандашом, который он все ещё держал в руке, и Лив вздрогнула от его дружелюбного смеха. – Кто же тебя заставлял-то?
Он блеснул белоснежными зубами ещё раз, тряхнул головой, чтобы задорно зазвенел бубенчик на колпаке и пояснил:
– В игру вступает тот, кому чего-то в обычной жизни не хватает.
– Да мне…
Девушка неожиданно растерялась. Как
– У меня все было....
– В общем, – вмешался Фарс, – насильно мило не будешь. Теперь тебе дорога – в птицы.
Лив вскрикнула. Она вспомнила упавшего с неба старика.
– А что ты хотела? Либо – в гогоны, либо – в птицы. Другого в этом мире не дано…
Поднялся, перекатывая набухшие мышцы обнажённого торса минотавр, прохрипел:
– Всё, император, пора кончать этот балаган. Меня уже достало.
Фарс устало кивнул:
– Вычеркни её, Миня. Жалко, но что поделаешь?
Минотавр двинулся на Лив.
***
Снег шел всю ночь и теперь лежал толстым, воздушным слоем взбитых сливок на ещё вчера плешивой осенними ночными заморозками земле. Оливия Матвеева с удовольствием пробиралась сквозь тут же прорубленную прохожими тропинку, поскрипывая зимними ботинками по свежему насту. Так и казалось: она, словно нож, прорезает огромный торт, а по обе стороны от неё весело и сладко сверкают свежие слои крема. Она вспомнила, как в детстве обламывалась, набирая пригоршни этого безумно белого снега и запихивая его в рот. Он оказывался не тем, чем виделся. Чем она сама себе придумывала. В частности, он был совершенно не сладким. «Детство тоже было полно разочарований, – подумала Лив. – Зато сейчас не приходится обламываться. Потому что ничем не очаровываешься».
С работы в пятницу отпустили пораньше, в пакете радостно бултыхалась упаковка шоколадных конфет и парочка баночек с йогуртом, на «Сизонваре» появилась вчера новая историческая дорама, как раз вовремя, потому что жестокий, но нежный воин эпохи Чосон совершенно перестал волновать Лив. Грядущая суббота сулила вполне реальную надежду выспаться столько, сколько душе будет угодно. Единственное, что чуть-чуть портило настроение, это ноющая в лодыжке нога, которую она каким-то образом умудрилась повредить в одной из последних командировок. Усталый седовласый хирург в поликлинике сказал, то нужно сделать рентген, потому что опухоль то появлялась, то исчезала, а это, спустя месяц после происшествия, уже тревожило. « На следующей неделе, – сказала сама себе Лив, которая ужасно не любила ни болеть, ни лечиться. – Я обязательно сделаю рентген, но на следующей неделе».
Эта поездка вообще получилась не очень удачной. А вернее, неудачной совершенно. Лив свалилась с температурой, такой высокой, что смутно помнила, что там вообще происходило. В памяти мелькали то жуткий, мёртвый посёлок, то высокомерный и неприятный владелец лесосеки (она долго вспоминала, как его зовут, но так и не вспомнила), то нелепый парень с глупым именем Савва, то смутные обрывки отчёта, который она всё-таки привезла в управление. Самое же неприятное было в том, что Ирина Николаевна небрежно отложила в сторону результаты проверки и сказала: «Тут мы уже разобрались. Все в порядке, Матвеева. Иди». Начальница казалась недовольной её отчётом, даже не посмотрев на него.
Спустя три дня после командировки, когда жар спал и Лив выбралась из температурного бреда, обнаружилось эта странная боль в ноге, а на ладони – безобразный, свежий шрам от глубокого пореза. Причем она, хоть убей, не могла вспомнить, где и при каких обстоятельствах это всё случилось. Что-то тревожило
Иногда в её голове раздавался чужой голос, он нес какую-то абракадабру, словно инопланетяне сообщали Оливии Матвеевой новости о неизвестной ей планете. Сначала в голове начинало гудеть, тянуло виски, потом что-то лопалось, врывался радийный треск и шум, которые превращались в слова:
«У меня все хорошо, Оливия. Не волнуйся»
Так успокаивал её незнакомый инопланетянин, о котором она должна была почему-то волноваться.
«Я принял предложение Монахини, сейчас чрезвычайный посол на Изнанке, на официальных основаниях бьюсь за въезд диморфов на Ириду и возможность увеличения их жизни. Но мне так жаль, что мы...».
Вот такие новости сообщал ей странный голос, который, слава богу, прерывался помехами, и быстро оставлял девушку в покое.
– Ещё мне нужно успокоительное, – сказала сама себе Лив, и шурша пакетом, приложила чип к кнопке домофона. Очень не вовремя, впрочем, как всегда, раздался звонок мобильника. В тусклом свете лестничной клетки девушка достала телефон:
– Да, мам... Привет. У меня? Всё в порядке. Нет, мам, я не буду регистрироваться на этом сайте, и зарабатывать бешеные деньги просмотрами роликов. Да, я тебе говорила. Назови мне двух человек, которые разбогатели таким образом, только не сетевых авторитетов, а твоих реальных знакомых, и тогда я скажу, что у этого бизнеса есть перспектива. Сейчас я остаюсь в твёрдом убеждении, что это вообще никакой не бизнес, а развод.
У Лив сбилось дыхание, подниматься по лестнице и одновременно говорить по телефону становилось все утомительнее. Шарф, заиненный морозным дыханием, оттаял и неприятно мокро елозил по подбородку. Невесомый ещё несколько минут назад пакет мешался в ладони, одновременно сжимавшей тяжелую связку ключей.
– Да, мам... Я понимаю… Бизнес-леди, не спорю. Ты уже не заработала ничего на нескольких таких проектах и со всем пылом своей недовостребованной души бросилась не заработать ещё в одну авантюру. Умоляю только, не вкладывай никуда свои деньги, а там играй, сколько тебе хочется. Да, хорошо, знаю, что ты не дура. Я люблю тебя, мама. Целую.
Лив наконец-то добралась до своей квартиры, одновременно закончив телефонный разговор. Она с облегчением выдохнула, оказавшись в темной прихожей. Смутный свет надвигающихся сумерек сочился из окна, и ей совсем не хотелось излишней иллюминации. Не разуваясь, Лив прошла в сгущающимся полусвете на кухню, брякнула пакет на обеденный стол, на ходу сняла полупальто и швырнула его на табурет. Нога ныла, Лив автоматически погладила её, словно разболевшаяся часть тела была кошкой или собакой, требующей внимания. Впереди был целый прекрасный вечер и, собственно, вся жизнь, но радость уже виновато свернулась комочком, съёжилась, медленно покидала её.
Чего-то не хватало. В какой момент появилось это странное чувство, когда Лив стало непонятно чего не хватать? Внезапно душа начинала ныть, отдаваясь обрывками сожалений о чём-то несбыточном в ноге и шраме на ладони. Лив даже не понимала, чего ей собственно хочется. Наваливалась чистая, прозрачная, звенящая тоска, подступали слезы и странная слабость, когда хотелось завалиться на кровать, отвернувшись от мира к стенке и ничего и никого не видеть. Словно Оливия Матвеева становилась слезливой истеричкой, а не правильной девушкой, умеющей держать удар. Тем более что и удара-то никакого не было, жизнь катилась по продуманной заранее колее так же, как и много лет подряд до настоящего момента.