ЕВА. История эволюции женского тела. История человечества

Бохэннон Кэт

На самом деле это правило справедливо для всех млекопитающих: исторически всеядность – лучший способ выжить. Недавнее исследование окаменевших зубов показало, что млекопитающие, у которых был более разнообразный рацион, пережили массовое планетарное вымирание тридцать миллионов лет назад [195] . А специализированные животные вымерли. Почти все млекопитающие произошли от Ев, которым посчастливилось иметь рты и кишки, способные справиться с чем угодно.

195

De Vries et al., 2021. Оно было вызвано глобальным похолоданием, которое обозначило границу

между эоценом и олигоценом (ibid.). Однако особенно плохо дело обстояло в Африке, поскольку в Эфиопии примерно через три миллиона лет после того, как мир начал остывать, начали извергаться огромные вулканы. Если вы следите: это произошло примерно на полпути между Пурги и Арди, как раз в той части мира, где в конечном итоге была обнаружена Арди.

Homo sapiens еще не появился, когда высохли луга, на которых обитали гигантские бабуины (на это потребуется еще примерно 400 000 лет), но линия гомининов уже процветала. Мы уже добрых 5 миллионов лет бродили по Восточной Африке. Арди появилась и исчезла. Как и Люси. И все гоминиды, о которых вы когда-либо слышали, – Homo habilis, Homo erectus, Homo rudolfensis, обычные подозреваемые, – бродили по земле, занимались своими обезьяньими делами и выживали в самых разных средах обитания.

Но со временем среды стали еще более разнообразными. Ученые установили это несколькими способами: во-первых, по таким вещам, как окаменелая пыльца и растительные вещества, мы можем сказать, в каком климате жили растения. Именно поэтому мы знаем, что Арди жила в смеси лесов и лугов, как и Люси, и большинство австралопитеков.

Другой способ – посмотреть, что происходит в океанах. Крошечные существа, называемые дырочниками (или фораминиферами), живут на морском дне, как жили на протяжении сотен миллионов лет, задолго до появления млекопитающих и динозавров. После смерти от них остается полезный слой микроскопических скелетов. В этих скелетах следы стабильного кислорода вплетены в матрицу окаменелой кости. Один тип встречается чаще, когда в мире тепло; другой – когда холодно. Итак, если измельчить небольшую кучку окаменелостей дырочников, можно получить довольно хорошую модель погоды древности.

Около шести-семи миллионов лет назад – когда наши Евы отделились от шимпанзе – изменение климата ускорилось. Погода начала меняться – от влажной и прохладной до жаркой и сухой всего за несколько тысяч лет. То есть озеро, то нет озера. Лес стал лугом, а потом пустыней и снова лесом. Как правило, простые мутации недостаточно быстрые, чтобы адаптироваться к миру, который сильно меняется каждую тысячу поколений.

Гипотеза вариативного отбора

Но вместо того, чтобы адаптироваться к конкретной среде, некоторые виды развивают набор черт и моделей поведения, полезных в самых разных средах. Это называется «вариативным» отбором. Хорошим примером является всеядность: исчезновение определенной пищи не убьет вас.

А что, если найти множество способов сделать съедобным практически все? Тогда, куда бы вы ни пошли, можно заставить местную еду работать на вас. Готовить ее. Размалывать жесткие растения камнями. Разбивать кости острыми инструментами. Также полезно научиться хранить и транспортировать воду. Это поведенческие изменения. Программное обеспечение, а не оборудование.

Но для запуска такого программного обеспечения вам понадобится компьютер побольше. Процессор помощнее. Память побыстрее. Шустрый набор алгоритмов. Если вы хотите научиться менять свое поведение так, чтобы любая окружающая среда работала на вас, вам понадобится суперкомпьютер.

Вот что такое человеческий мозг: суперкомпьютер, работающий на сахаре.

Как построить суперкомпьютер

Человеческий мозг структурно отличается от мозга наших

собратьев-обезьян. Например, у нас значительно расширена префронтальная кора. Как именно это помогает нам быть такими «умными», до сих пор остается загадкой. Но, учитывая, насколько больше наш мозг может сделать по сравнению с мозгом шимпанзе и как ужасны последствия повреждения этих областей, они, очевидно, играют важную роль в том, почему мы так отличаемся.

Но вот что забавно: размер мозга новорожденного человека примерно равен мозгу новорожденного шимпанзе. Конечно, мы намного толще детенышей шимпанзе, и с этого момента накапливаем еще больше жира, но наш мозг не так уж сильно отличается. Самое интересное происходит после нашего рождения: что произошло и с мозгом древней обезьяны, когда эволюция гомининов усилила лобную долю и подарила ей сверхдолгое детство.

Шимпанзе выходят из утробы со значительно более развитым мозгом, чем у человеческих младенцев: около 40 % от размера взрослой особи у шимпанзе и чуть меньше 30 % у человека. Частично эту разницу можно объяснить тем фактом, что мы рождаемся месяца на три раньше срока по сравнению с другими обезьянами. Но это еще не все. Человеческие младенцы в целом развиваются медленнее. Шимпанзе могут ходить уже к четырем неделям. Хотя они будут развиваться в течение многих лет, мозг шимпанзе продвинулся значительно дальше, чем мозг человеческого ребенка за девять месяцев. Человеческие младенцы не могут даже ползать самое раннее до шести месяцев (многим нужно ближе к десяти), и они обычно не делают своих первых шагов в вертикальном положении до двенадцати-четырнадцати месяцев. К тому времени, когда им исполняется два года, их мозг по-прежнему составляет лишь около 80 % от размера взрослого.

Это во многом объясняет, почему череп новорожденного в основном мягкий, с двумя промежутками между костными пластинками – родничками. На первый взгляд, идея ужасная: зачем приходить в мир с двумя гигантскими слабыми точками прямо над мозгом? Один хороший удар, и вам конец. Но это лишь один из компромиссов, на которые пошла человеческая эволюция. Чтобы заставить мозг вырасти до таких размеров, нам нужно, чтобы кость не преграждала ему путь. И мы также не можем повторять за шимпанзе и развивать в утробе матери до 40 % от размера взрослого мозга. Если бы наши тела попытались это сделать, это убило бы и мать, и плод во время родов (или в результате метаболической катастрофы задолго до появления на свет).

Значит, где-то глубоко в линии гомининов – где-то между Люси и Homo sapiens – внутри утробы матери и в раннем детстве геном начал возиться с тремя вещами: черепом, мозгом и жиром.

Итак, жир. Человеческий плод начинает накапливать жировые запасы в третьем триместре и продолжает на протяжении всего младенчества и раннего детства. Отчасти это связано с подготовкой на случай уменьшения количества молока у матери, но нашим детям нужна эта подстраховка, потому что мозг очень жадный. Поскольку мозговая ткань является самым дорогим материалом, наши дети уже давно научились сбрасывать все возможные остатки жира в хранилище.

Кроме того, метаболизм человеческих младенцев раскален добела. В течение первых шести месяцев жизни новорожденные каждый день выпивают молока на 16 % от своего веса. Для сравнения: среднестатистической женщине весом 150 фунтов необходимо есть и пить лишь около 5 % от веса своего тела в день – треть того, что нужно новорожденным. Младенцы вкладывают огромную часть всей этой энергии, жиров и белков непосредственно в формирование мозга-переростка.

В возрасте двух лет наш мозг достигает 80 % от размера взрослого, после чего нам требуется гораздо больше времени, чтобы достроить оставшиеся 20 %. Мозг не завершает внутреннюю организацию до тех пор, пока нам не исполнится двадцать пять. Вероятно, самое большое нововведение, которое придумала линия человекообразных, – это долгое детство, и именно поэтому мы такие умные – дело не в размере мозга, а в том, как мы его строим.