Евгений Шварц. Хроника жизни
Шрифт:
А тут возник ещё один вариант, чтобы покинуть Киров. Когда, после прорыва блокады, БДТ собрался возвращаться в Ленинград. Евгений Львович попросил Малюгина разузнать, возможно ли организовать для них вызов оттуда. Все-таки — домой.
1 февраля эшелон с декорациями и труппой БДТ отошел от кировской платформы. 3 февраля, проезжая Галич, Малюгин писал: «Дорогой Евгений Львович! Сообщаю вам, что мы медленно, но верно движемся к своему роковому и неизбежному концу. Некоторые, недавно ещё близкие вещи звучат как воспоминание — картошка, освещенные окна и т. п. И, конечно, беседы с вами, украшавшие жизнь.
Наша дорожная жизнь не богата приключениями. Никто особенно
Должен вам сказать, что Вятку мы вспоминаем мало, а если и вспоминаем, то не всегда добрым словом. Вот город, который хочется поскорее забыть. Чем ближе к Ленинграду, тем бодрее становится настроение. Вчера я заметил, как Жуков подвязывает к своей груди гранаты — это он готовится броситься под вражеский танк в районе Синявино. Правда, за ночь он передумал. Удивительно непоследовательный художник!
Больше никаких новостей не имею. Передайте мой сердечный привет Екатерине Ивановне. Если доведется есть картошку — вспоминайте меня. Вообще вспоминайте меня при каждом удобном случае. Вам-то все равно, а мне приятно. Ваш Леня».
И уже из Ленинграда — 16 февраля: «Дорогие земляки! Наконец-то добрались руки до письма. Слушайте все по порядку. Ехали мы недурно — только очень долго, прибыли в Ленинград 11 февраля. Запасы наши стали истощаться, и мы уже собирались бросать жребий — кого съесть первым. По дороге получили возможность приобрести познавательный материал для постановки батальных сцен. Ладогу повидать так и не удалось. Достоинством нашего путешествия было то, что мы и наши декорации обошлись без перегрузки.
Ленинград встретил нас не очень гостеприимно, но в этом меньше всего виноваты ленинградцы… Город стал удивительно тихий, кажется даже, что и люди разговаривают вполголоса, и громкий смех кажется нелепостью. Но все же это очень волнительно, ходить по ленинградским улицам, и приятно то, что город старается изо всех сил приобрести молодцеватый вид и старается облегчить жизнь своих жителей. Снег убирается почти моментально, тротуары посыпаны песком. В бане вам дают кусочек мыла и полотенце. Хлеб можно получить в любой булочной безо всякой очереди. Продукты выдаются аккуратно в весьма высоких нормах. Существуют даже такие вещи, как продажа кипятку. В столовых тоже порядок. Вообще, я полагаю, что в этом, прорвавшем блокаду, но ещё осажденном городе мы сумеем поправиться.
Театр наш представляет собой нечто среднее между холодильником и фабрикой-кухней. Для того, чтобы превратить этот холодный дом в театр, потребуется ещё много времени и сил. Открытие намечено на 6 марта, — и если это осуществится, что это будет то самое чудо, которое иногда удается нашему патрону. Наши разговоры о преждевременности, пожалуй, основательны. Но сейчас надо шагать вперед, ибо мосты позади сожжены. Положение у нас сложное и трудное. Работать очень трудно, а жаловаться нельзя, и далеко не все — коллеги — в частности, относятся доброжелательно. Психологически это понятно. Единственным нашим оправданием может служить то, что мы приехали в тот момент, когда здесь ещё не цветут розы. Они ещё не цветут. И бывают дни, про которые даже самые истинные ленинградцы говорят: сегодня серьезно. Вы этого не рассказывайте иждивенцам, чтобы они не расстраивались…
Вчера был в Союзе. Пьесы ваши ещё не отвез, так как они в чемодане, а вещи мои валяются в театре в нераспечатанном виде. Письмо ваше оставил для Кетлинской. Но она
Выходит «Костер» — там я не был, собственно, мне там и нечего делать… Был в «Ленинграде» — там Саянов и Леваневский. Обещал им написать. Был в «Звезде» — там Люсечевский и Мануйлов. Разговаривал с Мануйловым — обещал им написать (что мне, жалко что ли — обещать-то) и договорился в принципе о печатании ваших пьес. Сегодня уже приезжали гастролеры — Флиер, Яхонтов, сборы не сделали. Завтра собираюсь сделать первую вылазку в театр — пойду смотреть «Сирано де Бержерака» к Пергаменту…
У меня здесь оказались друзья-товарищи, и это, конечно, скрашивает жизнь. Но все же чего-то не хватает. Видимо, разговорных сеансов с Евгением Львовичем и пасьянсов с Екатериной Ивановной. Шутки в сторону, но без вас худо. Я даже не подозревал, что так к вам привязался. Вспоминайте меня, дорогие. И пишите. Будьте здоровы!
Леня».
[Мне удалось пообщаться с Леонидом Антоновичем только по телефону. В 1967 году я писал диплом о Шварце. В Москве работал в тогдашнем ЦГАЛИ. Чтобы получить доступ к материалам здравствующих писателей, оказывается, следовало заручиться их письменным согласием. Леонид Анатольевич уже был болен. Но он все сделал, чтобы мне выдали письма Шварца к нему и его письма к Шварцу. И переписка их оказалась наиболее интересной «Вопросам литературы», когда я подготовил четырехлистную публикацию «Переписки Евгения Шварца с друзьями». Сокращая публикацию чуть ли не вдвое, редакторы в основном оставили их переписку.]
2 марта Шварц отвечал Малюгину: «Дорогой Леонид Антонович! Получил Ваши письма с дороги и два — из Ленинграда, и эти последние послания нас очень тронули. Нам показалось, что мы не так уж одиноки в нашем многолюдном общежитии. Не забывайте нас и дальше. Держите в курсе всех ленинградских дел. Умоляю! Здесь всё, как было. Очень хочется уехать. Весь февраль дули невероятные метели. Киров занесло снегом, деньги из Москвы не приходили; работа не клеилась. Сейчас стало полегче. 27-го февраля Большинцов телеграфировал из Москвы, что деньги переведены ещё 27-го января. Я пошел на почту. Оказалось, что причитающиеся мне суммы лежат там с первого февраля. Почему же меня не известили об этом? Почему целый месяц мы голодали почти, будучи людьми богатыми? Ответа я не получил. Но деньги выдали. И на том спасибо. Они теперь тают. Это пока единственный признак весны у нас.
Поступил я завлитом в Кировский Облдрамтеатр, который, очевидно, в результате этого, делает полные сборы. Других причин я не могу найти. Работать там оказалось приятнее, чем я предполагал. Приехал новый худрук, Манский. Он много лет был худруком в Ярославле, потом ушел на войну, был ранен, демобилизован и направлен сюда. Он оказался человеком хорошим. Да и вся труппа — в общем ничего себе. Пока что я не жалею, что работаю у них. И когда артистка Снежная, поссорившись с кем-то из иждивенцев, кричит в коридоре общежития: «кончилось ваше царствие» — я не расстраиваюсь. Меня это не касается. Зарплаты мне положили шестьсот рублей.