Еврейский камень, или собачья жизнь Эренбурга
Шрифт:
Стыдно, господа!
Холокост в идеологии Эренбурга играл подчиненную роль. Холокост — лишь одно из отвратительных деяний нацизма. Нацизм должен быть уничтожен вне индивидуального отношения Гитлера и прочей бездарной эсэсовской компашки к евреям. Сегодня евреи — завтра остальной мир. Он должен быть уничтожен как симптом страшной болезни, грозящей человечеству. Эренбург это понимал лучше других. Холокост — лишь пропитанное кровью покрывало, обманный камуфляж, наброшенный фюрером на бесчеловечные деяния, имеющие не менее, а более объемные для него и фатерланда цели. Сегодня Холокост — завтра весь мир. Холокост погубил неисчислимое количество евреев. Но он погубил и неисчислимое количество душ и неевреев, которые полагали, что Холокост их не касается и не коснулся. Нет, Холокост по ним ударил и еще ударит, если они не одумаются. Эренбург это понимал лучше иных, как человек, не занимающийся «специфическими» еврейскими делами.
Холокост — это убийство всех. Вот что такое Холокост.
У
Ему ли удивляться датировке?! За двадцать пять дней до подписания безоговорочной капитуляции в газете «Правда» появилась статья Георгия Александрова «Товарищ Эренбург упрощает». Он назван «товарищем», и это как бы успокаивает. Внешне статья имела три адреса: эренбурговский — в первую очередь, англо-американский и немецкий. Последний выглядел чисто условным, потому что гитлеровцы советских газет не читали, к Геббельсу по понятным причинам «Правда» поступить не успевала, да и радио вряд ли донесло основные тезисы сталинского подручного. Если бы Гитлер и Геббельс прочитали статью, они бы испытали удовлетворение, что острастку получил один из их главных врагов. В новогоднем приказе от 1 января 1945 года, как мы помним, фюрер подчеркивал, что «сталинский придворный лакей» Эренбург требует уничтожения немецкого народа. Никто у нас до сих пор не сравнивал высказывание Гитлера с тем, что писал Александров в злобной и несправедливой статье. Он, по сути, повторил слова Гитлера, указывая, что Эренбург рассматривает немцев как единое целое. Но такой взгляд не был свойственен Эренбургу. Александров надеялся, что по привычной советской схеме никто не обратится к исходному — критикуемому — тексту и ограничится выдержками именно из его опуса. Вдобавок он навсегда привлечет к этой статье сердца тех, кто заражен бациллами шовинизма. Сталин подавал им, этим сердцам, сигнал определенного свойства. Пусть никто не думает, что евреи завоевали право на особый триумф. Они должны занять свое место в задних рядах и помалкивать, хотя процент награжденных среди бойцов еврейского происхождения был весьма высок и к финалу войны держался на третьем месте, опередив в процессе ведения военных действий представителей белорусского народа. Более того, среди евреев не было коллаборационистов. Они отсутствовали среди охранников лагерей, диверсантов, слушателей разведывательных школ и полицаев вспомогательной полиции. Еврейская полиция в гетто не выходила за его рамки. Еврейское население с фашистами не сотрудничало. Отношения юденратов с немецкой администрацией, как бы Сталин того ни желал, невозможно расценивать в качестве сотрудничества. Евреев не было среди власовцев, бандеровцев, они не воевали ни в дивизиях СС «Галичина» и Зиглинге, их нельзя найти в соединениях УПА и «Хиви». Но все равно: евреи — на место! А там посмотрим, что с ними делать. Ярким выражением тезиса и послужила статья Александрова. О тайной разведывательной деятельности евреев в Европе в пользу советской военной машины тогда никто не знал. Генерал Судоплатов, верный большевистскому прошлому, специально отметил, как Сталин отблагодарил Теппера, Радо и прочих, сделавших немало для разгрома Германии. Голос евреев, который вождь идентифицировал в данном случае с голосом Эренбурга, теперь не нужен. Сталин приписывал Эренбургу несвойственные ему мысли и чувства, а с его подачи — и Александров.
Эренбург же в статье «Хватит!» писал о другом. Он писал о Германии как о нацистском государственном организме, который был нацелен на Восток, усвоив в том строго векторном устремлении и давнюю тевтонскую традицию, столь ярко проявившуюся в Первую мировую войну. В статье Эренбург утверждал, и справедливо утверждал: «А вопрос не в том, захочет ли Германия капитулировать. Некому капитулировать».
Разве не так? Чего стоила на весах противоборства подпись невоевавшего генерал-фельдмаршала Вильгельма Кейтеля? Ровным счетом ничего. Она не имела никакой реальной силы. И вряд ли спасала жизни еще не сдавшихся немецких солдат. Гитлер мертв, Геббельс мертв, тысячелетний рейх перестал существовать, система перестала функционировать. Вдобавок никто бы не стал вести переговоры с фюрером и Геббельсом, если бы они и остались во главе шайки. Никто. Протокол под стальным взглядом безжалостного к врагам Жукова подписал бездарный и трусливый военный чиновник, сидевший в Нюрнберге четвертым на скамье подсудимых. Эренбург оказался прав, что подтвердилось меньше чем через месяц после выхода статьи: капитулировать было некому. Эренбург верно констатировал тогдашнее положение
Разве слова Эренбурга не соответствовали происходящему? Колоссальная шайка действительно привела страну к исчезновению вместе со всеми учреждениями, армией, полицией и прочими атрибутами власти. А боязнь ответственности приводила к тому, что адепты этой власти, кое-как сохранившие жизнь, старались удрать на край света в надежде на лучшие времена, но не хотели и не готовы были каяться. Ведь ни один сукин сын не покаялся перед Россией! Ни один! Организация «Свободная Германия» существовала в лагерях для военнопленных. И о ней здесь не место вспоминать.
Не хватит ли переосмысливать Эренбурга и приписывать ему несуществовавшее?!
Хватит!
Литературной протекции Эренбурга искали многие, но он ее оказывал молодым людям, которые так или иначе успевали о себе заявить и раньше. Десятки людей пытались пробить умело построенный Натальей Ивановной ледяной редут. А самотек при советской власти был обречен на провал. Русская традиция с удовольствием была подхвачена коммунистическими функционерами. Мережковский шел на поклон к Достоевскому — и безуспешно! Катаев пытался получить добро у Бунина — и безуспешно! Платонов не раз атаковал Горького — и безуспешно! Десятки, сотни примеров, каждый состоявшийся и несостоявшийся писатель прошел через этот ад.
Есенин пытался проникнуть в молодости к Блоку. Есенин! Чей талант с первого взгляда на строку бил, что называется, без промаха.
Обстоятельства жизни, и особенно литературной, вынуждали в России прибегать к покровительству. Лев Копелев принес повесть Александра Солженицына в «Новый мир» и долго объяснялся там с редакционными работниками. Юнна Мориц получила пожелание доброго пути от Николая Тихонова, а Лев Халиф — от Назыма Хикмета. Разные люди, разное качество стихов и прозы, но путь на страницы журналов у всех приблизительно один. При советской власти такой путь в определенные годы оставался единственным, если речь шла о серьезных вещах. Кем был бы Евтушенко без Михаила Луконина и скоро ли он завоевал бы себе место под солнцем? Быть может, никогда.
Три месяца я вел нудные и безрезультатные переговоры со Столяровой. Сложность ситуации еще отягощалась тем, что я не хотел и боялся открыть всю правду, предчувствуя, что если проговорюсь о знакомстве с отцом Жени Сафроновой и что собираюсь создать книгу о прототипе главного героя «Дня второго», если коснусь темы ослабленного Ставрогина и Достоевского, то не увижу Эренбурга, как собственных ушей, никогда.
Я догадывался, что он не очень привечал томского гида, и Столярова это хорошо знала. Ведь она в 1955 году отсылала книжку «Знамени» в Томск. А сейчас на дворе 1963 год. Эренбург давно завершил вторую часть «Оттепели», где поставил точку на отношении к прототипу. Прочитав книгу целиком, я ощутил, правда, смутно некое желание Эренбурга отстраниться от прошлого. Что-то отталкивало, и решительно, от отца Жени. Возможно, здесь играла роль годами отточенная осторожность. И сдержанность. И дальновидность, умение нащупать истинный характер и околоточные корни. Допросы в охранке и тени фон Коттена, Рачковского, Васильева и прочих, очевидно, тревожили его сны.
Идти с пустыми руками к Эренбургу глупо. Глупо вынуждать его выслушивать проспект несуществующей книги. Глупо просить благословения на такую работу. Глупо выдать себя за аспиранта. Все глупо.
А быть может, и не глупо! Так или иначе томская история терзала меня. Она бы любого терзала. Есть люди, которые ждали подробного рассказа об этом. Ждут и теперь. Я возвращался в северные Афины чуть ли не каждый день.
Вранье, даже незначительная выдумка привели бы к немедленному краху. Ничем не рискуя, я рисковал всем. Однако к тому времени я написал и отделал под крест первую повесть «Напротив университета», которая теперь издается и редко переиздается под названием «Пани Юлишка». Она появилась через десять лет после взятия снежного городка — после того, как я проломил защиту Столяровой. В повести был эпизод, имеющий прямое отношение к Эренбургу. «Пани Юлишка» нуждалась, конечно, в поддержке. Дальнейшие ее мытарства подтвердили это. Первые дни оккупации Киева, по моим расчетам, не могли оставить великого человека равнодушным. А от захваченного немцами Киева, от мест хорошо знакомых и любимых Эренбургом, до северных Афин рукой подать. План созрел, и план не имел изъянов. Он был честным, благородным и открытым. Он был совершенно прозрачным. Я ни в чем себя не могу упрекнуть. И я кинулся в атаку на холодный снежный городок.
Перед самой войной в столицу Советской Латвии съехались на декаду к Вилису Лацису несколько десятков деятелей культуры, писателей и журналистов. Рига еще не полностью советизировалась. Работали ателье, кафе, рестораны, в кинотеатрах демонстрировались американские фильмы. Следы депортации были тщательно замаскированы. Пустые квартиры опечатаны. Иногда в них успели вселиться новые хозяева: латышская коммунистическая номенклатура и приехавшая русская администрация. Депортацию проводили ночью. Гости Риги не замечали того, что происходило. Среди разношерстной компании, которую радушно принимал Вилис Лацис, находился и муж Ирины Эрбург Борис Лапин вместе со своим закадычным другом и соавтором Захаром Хацревиным.