Европа изобретает цыган. История увлечения и презрения

Богдаль Клаус-Михаэл

Варварское надругательство является предупреждением, угрожающим тем, кто переступает цивилизационную границу. Для народного просветителя, педагога и писателя Иоганна Генриха Песталоцци (1746–1827) невыносимо представление, что трудоемкое дело воспитания с целью добиться осознанного, следующего моральным принципам поведения в жизни может быть разрушено столкновением с другим образом жизни. Он рассматривает цыган как народ, находящийся на низшей ступени цивилизации и тем самым – как опасность для семейного, общественного и государственного порядка, который основывается на разуме. Цыган для Песталоцци – это «лесной человек», подчиненный своим порывам, чуждый общества и лишенный нравственного воспитания [617] . Иначе, чем «дикие», находящиеся внутри цивилизации цыгане причисляются к тем, кто из-за своего кочевого образа жизни «в лесах» лишен какого бы то ни было воспитания и надзора, во всяком случае, в XVIII в. С точки зрения просветительской социальной политики они должны быть непременно изгнаны из их лесов, потому что своим существованием они напоминают прежде всего простому народу о недавно преодоленной, необузданной дикости. Расстояние между ними, похоже, недостаточно велико, и граница остается проницаемой в обоих направлениях. Роман Песталоцци «Линхард и Гертруд» (1819) не только учреждает школу

изгнания дикости, но и учит изгонять «диких». Если первое педагогическое усилие делает молодая женщина, то второе в обязательном порядке должен одолеть молодой мужчина, чтобы в будущем он был в состоянии превратить контроль над «лесом» в господство над ним. Для этого ему придется научиться доверять разуму и опыту и не верить в магические силы:

617

Так же – в точном утверждении Страски: [Strasky 2006: 149].

Мне предстояло стать лесником, а значит – не верить в такие вещи и не бояться их; поэтому он [отец] взял меня с собой ночью, когда не было ни луны, ни звезд, когда ревели бури, на праздник Тела Христова и на Рождество в лес; если же он замечал костер или какой-то свет, или слышал шорох, то я должен был через кочки и сучья, через канавы и болота, и любыми окольными путями должен был я бежать за этим звуком; и это всегда были цыгане, воры и нищие – и тогда он кричал им своим устрашающим голосом: а ну-ка прочь, пройдохи! И сколько бы их ни было – десять или двадцать, они всегда убегали и часто оставляли овес, и сковородки, и жаркое, так что было одно удовольствие [618] .

618

[Pestalozzi 1927: 168 ff.].

При таком подходе люди, которые, будучи бездомными и лишенными собственности, искали укрытия в лесу, не только изгонялись, но еще и высмеивались, ибо цыган повсеместно считали суеверными и трусливыми. Перед жалким имуществом и перед «жилищем» бездомных изгонявшие не выказывали никакого уважения. Однако этим грубым действиям деревенских авторитетов воспитание добродетели, похоже, не противостоит. Со злорадным чувством, которое по сути есть удовольствие от страданий других и от власти над ними, никто не борется, наоборот, его усиленно в себе вызывают. Педагогика, примеры которой в романе приведены на конкретных персонажах, вопреки задаче понять самого себя имеет черную сторону. Она в одинаковой степени вторгается в глубины и мрак как души, так и сельского пространства и намерена избавить от страха перед тем и другим. Но она угрожает, чтобы столкнуть человека с угрозой, и практикует насилие, чтобы насилие же предотвратить. Разница между встречей в лесу у Гёте, как в «Вильгельме Мейстере», так и в «Гётце», значительна. Хотя пространство и там отграничено, а его обитатели, цыгане, изолированы, признается и то, и другое. Проход через это пространство и факты нарушения границ его самое не меняют. У Песталоцци нарушение границы становится империалистическим актом захвата собственности. Если в «Вильгельме Мейстере» беглецы просто бросают свой скарб, то в «Линхарде и Гертруд» обитателей леса, цыган, или – «воров и нищих» – к этому вынуждают. Внешняя цивилизационная граница отменяется, «чужую» территорию в отечественных «пенатах» уже никто больше не терпит. Теперь эта граница пролегает внутри человека, она разделяет жадность и разум, порок и добродетель, безбожников и богобоязненных.

5. Привести в порядок дом человечества. Цыгане и антропология просвещения

Толкующее насилие: популяризация знаний о цыганах

Благородным дамам, которые 22 февраля 1678 г. устроили во дворце курфюрста в Дрездене «Дамский цыганский маскарад [619] , не приходится опасаться, что их сошлют или повесят. Точно так же обстоит дело с придворным обществом и с горожанами, которые переодеваются цыганами [620] и процессией идут по городу во время традиционного «угощения» при бранденбургском дворе «в Келльне-на-Шпрее» [621] . Цыгане служат моделью во время маскарадов, на которых в XVII в. по всей Европе появляется мода на цыган [622] . Маскарады образуют важную составную часть придворной представительской культуры. С их помощью можно, не нарушая этикета, вывести на сцену типичную барочную игру между мнимым и подлинным, между сокрытием и разоблачением. «Цыганское», то есть естественное, лишенное условностей поведение – это лишь один из вариантов буколической игры в пастушков. Он легализует спонтанные нарушения строгого кодекса поведенческой этики и поэтому пользуется большой любовью. Маскарады то и дело предваряются подробной программой. Приводимая ниже программа обыгрывает знания того времени о цыганах, которые были у всех на слуху:

619

[Anonym о. J.c].

620

См.: [Witkowski 1901: 535].

621

[Anonym [1690]].

622

Здесь несомненен авторитет французской придворной жизни как образцовой. С начала XVII в. там наблюдается цыганская мода. «Уже в 1676 году цыганки очевидно относятся к общей картине французской светской жизни…» [Niemandt 1992: 20].

Нам открылось такое изобилие благородных камней и всяческие богатые драгоценностями горы / что у нас поэтому и не было намерения / возвращаться к себе обратно в Египет. Но только не подумайте,, что мы что-то вроде стаи / сбежавшийся вместе сброд; нет, мы благороднейшие и честнейшие из нашего народа / который ребячливое озорство / оправдывает / но озоровать и обманывать не собирается, он от всего сердца враг таких дел [623] .

Легенду египетского происхождения по-прежнему помнят. Вопрос местонахождения цыган, строго регулируемый эдиктами, решается иначе, с игривой кокетливой отсылкой к великодушию распоряжений курфюрста. Для легитимизации цыган перенимается типичное для хроник разграничение между подлинными приехавшими издалека цыганами и сбежавшимся местным сбродом.

623

[Anonym

о. J.c].

Цыганский маскарад – это один из ранних примеров использования литературного дискурса. Временная и пространственная близость эдиктов о преследовании и текста цыганского маскарада – возможно, и то и другое изготовлялось в одной и той же Дрезденской типографии – не приводит ни к каким ассоциациям со стороны актеров. Преследование цыган в сценарии отсутствует, а цыганская маска не воспринимается дамами как стигма. На передний план прорывается желание сделать собственную идентичность неопознаваемой за чужим типологизированным костюмом. Образ цыган полностью замкнут в рамках литературно-культурной практики. Придворные дамы играют цыганок, в то время как женщин народа рома на границах страны «вешают… на глаголи или другой ближайшей наскоро сколоченной виселице» [624] . Уже здесь видно, что общество до такой степени разобщено, что это противоречие никаких трений не вызывает. Это никем не осознанное сочетание культурного применения цыганской жизни и одновременно жесткого преследования цыган встретится и в XIX, и в XX вв.

624

[Hagen C. 1847: 95]

Маскарады, которые мы обнаруживаем как при французском, так и при английском дворе, дают понять, что феномен загадочного народа неевропейского происхождения, несмотря на деградацию до пресловутых жуликов и попрошаек, вызывает значительный интерес. Это в равной степени относится и к науке, и к образованным дилетантам. Знамением времени становится перевод на немецкий язык «Диссертации» Якоба Томазиуса через пятьдесят лет после выхода в свет первого издания. Таким образом труд известного ученого стал более доступен, что соответствовало научным стандартам того времени. Популяризации и академические вариации, такие как составленный в университете Упсалы в 1730 г. диспут «De cingaris» Самюэля Бьоркмана (1707–1747), не заставили себя долго ждать.

Обзоры, подобные труду Томазиуса, энциклопедическим путем соединяют воедино знания из разных источников, такова была традиция. Они сравнивают высказывания, выявляя в них противоречия, сопоставляют весомость тех или иных авторитетных авторов и публикуют выводы. В ранних обзорах отчетливо заметно влияние аподемики – или «искусства путешествовать» – науки, которая сегодня называется статистикой и которая всегда при описании предпочитает определенную схему: название региона, форма правления, названия городов, рек, морей, гор, лесов, зданий, правительственных учреждений, институций, школ, нравов и обычаев [625] . Определенно не случайно автор первого обширного исследования о цыганах Генрих Грелльман, являясь геттингенским профессором статистики, пишет именно в русле этой научной традиции.

625

См.: [H"ofert 2003: 34–44].

Свой вклад в распространение и популяризацию сведений о цыганах в XVIII в. кроме статьи в «Универсальном лексиконе Цедлера» внесли также так называемые разговоры мертвых между причислявшимся к банде «Большого Таланта» и колесованного в 1726 г. в Гисене «архизлодея Хемперла» [626] и казненного там же Габриэля [627] . Эта восходящая к Лукиану литературная форма «старинной европейской учености» [628] служила целям развлекающего обучения и морального предупреждения – причем очень успешно, о чем свидетельствует большое количество произведений в жанре «разговоры мертвых» [629] . Все это указывает на растущее распространение сведений о цыганах среди читающей публики. К странностям разговора собеседников, не имеющих никакого элементарного образования, этих неграмотных преступников относится то, что они системно излагают свой предмет, говоря об именах, происхождении, истории и образе жизни цыган, и, словно академические ученые, порой точно указывают на источники своих высказываний, хотя по большей части ошибаются:

626

[Anonym 1739: 11].

627

См.: [Anonym о. J.c].

628

[Dainat 2010: 316].

629

См.: [Ibid.: 314].

Золотой мой брат / я происхожу из древнего благородного рода / немцы называют нас цыганами / у латинян мы называемся «циани», «цигани», или также «цигари», у голландцев «египтеннес», / у французов «лез эжиптез»; у испанцев «лос гитанос», у арабов «разельхерами» или уличные разбойники / но откуда собственно все эти наименования / сам не знаю [630] .

Прибытие (1414) и первое изгнание (1416) названы точно [631] , говорится также, что они общим числом 14 000 человек прибыли из Нубии, с достаточным количеством денег на дорогу, назвали себя «египтянами» «и тем другим очень враждебны [были] / так что назывались тартеры [632] . Упоминается охранная грамота короля Сигизмунда и надгробные надписи их первых герцогов и графов, а также генеалогические рассуждения о происхождении Каина или Хама. Тезису о прибытие цыган издалека Хемперла, который перед началом разговора просит, чтобы некий столяр из мира мертвых насадил ему на плечи «разрубленную голову» [633] , предпочитает точку зрения, что, мол, «сегодня гадкий сбежавшийся вместе сброд бродит повсюду / под именем цыган / из одной страны в другую / и воровством / убийствами и грабежом по большей части питается» [634] . Преследования и наказания он толкует с юмором и для забавы читателей называет их знаком славной жизни:

630

[Anonym o. J.c: 6].

631

Ср.: [Ibid.]

632

[Ibid.: 7].

633

[Ibid.: 5].

634

[Ibid.: 7].