Европа изобретает цыган. История увлечения и презрения

Богдаль Клаус-Михаэл

Приговор «цыганского короля» отметает представление об экономии справедливости, поскольку она провоцирует членов сообщества к продажности и алчности и разрушает их мораль. Из него следует, что речь идет не просто о пресечении проступков под угрозой штрафа, а о морали и ответственности перед обществом. Тем самым, текст приговора указывает на ту публичную среду, в которой индивидуумы попеременно друг друга контролируют и постоянно отмечают и оценивают. Это, по словам автора, приводит к тому, что «среди них не существует понятия ложной чести и они рассматривают стыд как самое страшное наказание» [483] . Социальный мир при этом не воссоздается с помощью уравнивания интересов сторон, как это происходит в договоре с частными лицами. Этот мир – общее дело. Поэтому и требуется, как у Томаса Гоббса (1588–1679), абсолютный монарх, который в конфликтном случае отменит всю существующую до того иерархию. Филдинг использует приведенный эпизод и его неожиданный конец для апологии абсолютизма, которую он ретроспективно увязывает с эпохой римской императорской власти от Нервы – к Адриану – до Антония, называя ее «золотым веком» [484] .

483

[Ibid.: 199].

484

[Ibid.: 198].

Но

какое касательство это имеет к цыганам, о бедствиях которых социополитик Филдинг прекрасно знал? Никакого, ибо то антиобщество, в существовании которого он, как и большинство писателей, ученых и чиновников, убежден, используется здесь только с дидактическими намерениями, в качестве зеркала, которое он держит перед собственным обществом. И тот факт, что в империи цыган, изгнанных, лишенных религии и родины бродяг, понятия чести и стыда являются центральными, должно было прежде всего заставить покраснеть всех тех, кто пока еще восприимчив к морали и чье самосознание связано с этими категориями; но не тех, для кого жизнь представляет собой вечный маскарад.

То, что Филдинг собрал воедино в своем изображении цыганской империи, закулисный мир преступности и идиллию жизни, близкой к природе и вдали от прогнившей цивилизации, превращается в XIX в. в две противоположные модели. С одной стороны, мы видим становящийся все более таинственным и жутким преступный мир, который на пороге смены эпох вмешивается в спор между старым, уходящим порядком и новым индустриальным обществом: например, цыгане воруют детей, или спасают их, нарушая порядок наследования, или, соответственно, восстанавливая его, или в ход идут волшебство, заклятья и предсказания в качестве темной силы. И с другой стороны, мы видим продолжение идеализированного изображения путем архаизации законов и правил, и путем этнизации всего ансамбля персонажей, который постепенно все больше и больше ограничивается этническими цыганами или, соответственно, тем, что под этим понимают.

«Оборванный сброд»: банды разбойников и цыган

В романе Якоба Кристоффеля фон Гриммельсгаузена (ок. 1622–1676) «Странный Ветрогон» из Симплицианского цикла, написанном в 1670 г., рассказчик без обиняков называет главную героиню Кураж цыганкой:

[Т]ут верхом на муле явилась цыганка настолько роскошная, что я таковых за всю мою жизнь не видел, да и не слышал о таких, по каковой причине я принял ее если не за королеву, то по меньшей мере за благородную княгиню – предводительницу всех прочих цыганок! [485]

485

«Der seltsame Springinsfeld», в: [Grimmelshausen 1958: 141]. См. тж.: [Solms: 2008]. Ахим фон Арним включает этот пассаж в свою новеллу: «Philander unter den streifenden Soldaten und Zigeunern im dreissigj"ahrigen Krieg» (1809) [Arnim 1963: 236–239]. См. об этом: [Koeman 1993].

В предшествующей истории – «Жизнеописании прожженной обманщицы и побродяжки Кураж» (1670) ее вступление в сообщество цыган показано как средство защиты и маскировки и как низшая точка падения в ее предшествующей жизни. Если в ее прежней жизни в качестве офицерской и солдатской шлюхи она пыталась повысить свою ценность с помощью румян и нарядов, то нынешнее внешнее приспособление к цыганам – зачернение кожи – представляет собой обезображивание и самообесценивание [486] .

486

См.: «Lebensbeschreibung der Erzbetr"ugerin und Landst"orzerin Courasche», в: [Grimmelshausen 1958: 115].

Кураж у Гриммельсгаузена – однозначно не цыганка, и все же она причисляется к цыганам, поскольку автор не вводит этнических признаков. На примере ее быстрого превращения и быстрой интеграции в цыганское сообщество видно, что облик цыганки, который она принимает, лишь одна из многих возможных форм проявления бродяжничества и нищенства, наводнившего Европу в ходе Тридцатилетней войны [487] . Окраска тела в черный цвет не остается уникальным событием, в «Ветрогоне» ее испытывает на себе и сам рассказчик. В отличие от Сервантеса, где ритуал инициации окраской несет положительную нагрузку, здесь стигматизирующая окраска тела в черный цвет приобретает гротескные черты. Маскарад Кураж и ее цыган является частью антуража воровского ремесла. Ибо, по словам рассказчика, не все «одеты, как цыгане, но и на другой манер, в зависимости от того, какой вид воровства они при моей поддержке задумали» [488] . Иногда это может быть просто сельский наряд. Сословную принадлежность распознают по постоянству платья, отсутствие ее у обманщиков – по постоянному переодеванию. Если «компания цыган» [489] , как в повести «Судейская Плутона, или Искусство стать богатым» (1672), выходит навстречу Кураж в собственной одежде, их тут же начинают воспринимать как «толпу оборванного сброда» [490] , на уме у которого одно – воровство. Так, «старая добрая мамаша» Симплициссимуса при их появлении вопит, не имея, казалось бы, никакого конкретного повода для этого: «Пропали мои курочки и гусики! Помилуй, Господи, моих уточек!», и убегает, «словно сама смерть или еще что-нибудь такое же страшное загнало ее в дом» [491] .

487

Если Ютте [J"utte 1980]

подтверждает вызывающую восхищение позицию Гриммельсгаузена, Зольбах настаивает на «враждебной по отношению к цыганам позиции Гриммельсгаузена… согласно которой цыганское сообщество послужило архетипом организованной преступности также и с точки зрения ведьмовских умений» [Solbach 1986: 86]. Зольбах справедливо усматривает в персоне Кураж «фигуру ведьмы» [Ibid.: 72].

488

«Der seltsame Springinsfeld», в: [Grimmelshausen 1958: 148].

489

«Rathst"ubel Plutonis oder Kunst, reich zu werden», в: [Grimmelshausen 1958: 619].

490

[Ibid.: 618].

491

[Ibid.: 619].

Картины, изображенные Гриммельсгаузеном, соответствуют источникам того времени. Не исключено, что он привлекал сочинение Якоба Томмазиуса «Диссертация», а также упомянутую в первой главе Швейцарскую хронику Штумпфа (1548). Для Томмазиуса «египетское происхождение» цыган уже не имеет значения или считается не более чем лживым утверждением. Влиятельный французский теоретик государства Жан Бодэн (1530–1596) также в 1576 г. выражает мнение, что цыгане – это переодетые воры [492] .

492

См.: [Niemandt 1992: 19].

В круговороте Тридцатилетней войны Кураж спасается у цыган, которые, согласно рассказчику, общаются на «странном ломаном языке» [493] , так называемом ротвелыне, «нашем воровском языке» [494] , о котором Кураж говорит, что якобы «освоила его менее чем за полгода!» [495] В романе рассказывается, как она применяла его, чтобы ввести в заблуждение жителей одной деревни, которую собиралась ограбить [496] . Еще быстрее «от одной египетской бабушки» она научается «гадать» [497] и осваивает обманные трюки, чтобы облегчить карманы жадных богачей, отняв у них украшения и драгоценности. Стратегически одаренная, имеющая большой военный опыт предводительница, «[она] подразделяет весь оборванный сброд на различные войска» [498] , которые, в зависимости от своих особых способностей, берут на себя различные экспедиции за добычей.

493

«Der seltsame Springinsfeld», в: [Grimmelshausen 1958: 145].

494

[Grimmelshausen 1967: 145].

495

«Der seltsame Springinsfeld», в: [Grimmelshausen 1958: 149].

496

Cm.: [Grimmelshausen 1967: 145, 147].

497

«Der seltsame Springinsfeld», в: [Grimmelshausen 1958: 115].

498

[Ibid.: 145].

Жизнь «в лесах» [499] – когда люди только «едят, пьют, спят, танцуют, бродят туда-сюда, курят табак, поют, дерутся, фехтуют и прыгают» [500] , составляет противоположность трудовой этике и религиозному чувству долга трудящихся сословий: крестьян и ремесленников. Магические способности направлены прежде всего на то, чтобы избежать усилий. Дичь «по волшебному мановению руки замирает» [501] , «мелкий скот крадут по-лисьи прямо в крестьянских дворах и деревнях либо вокруг них, а время от времени по-волчьи вытаскивают его из пасущихся стад» [502] .

499

[Ibid.: 147].

500

[Ibid.]. Эти сцены привольной жизни можно увидеть в труде: [Schubert 1993: 194] в рамках традиции просветленной бедности в литературе раннего периода Нового времени.

501

«Der seltsame Springinsfeld», в: [Grimmelshausen 1958: 147].

502

[Ibid.: 148].

Кураж обещает рассказчику не только материальное благополучие без хлопот, но и «красивую любовницу» [503] . Как во многих других историях, посвященных нищим, пройдохам и разбойникам, от «Педро де Урдемаласа» до «Преступника из-за потерянной чести» Фридриха Шиллера, совместная жизнь без церковного таинства брака считалась обладающей дополнительной привлекательностью, когда можно отвернуться от «всякой чести и добродетели» [504] и предпочесть «ход жизни, исполненный порока» [505] .

503

[Ibid.: 149].

504

[Grimmelshausen 1967: 149].

505

[Ibid.].