Европа изобретает цыган. История увлечения и презрения

Богдаль Клаус-Михаэл

Не жестокость преступления, а этот вот ответ побуждает педантичного автора к эмоциональному высказыванию:

Откуда сразу видно / как мало значит законный брак для этого ведущего скотскую жизнь цыганского отродья, не так ли? Да / тем самым подтверждается / то чему учит ежедневный опыт / что наверное из 100 цыган не найдется одного-единственного кого рука священника соединила с женщиной или мужчиной находящимися рядом с ним [546] .

Выражение «ведущий скотскую жизнь» – парафраз аналогичных суждений, высказываемых всеми – от Себастьяна Мюнстера до Якова Томазиуса. Зрелище публичной казни демонстрирует преступнику и зрителям-подданным умение власти назначить разновидность смертной казни, не уступающую по мерзости содеянному «Большого Таланта» «колесом сталкивают сверху вниз / и колесуют / таким образом казнят из жизни в смерть / так что его тело наматывается на колесо/а голова насаживается на кол» [547] . Подельники Ла Граве – Франц Ляймбургер и Даниэль Сало «за их… воровство» [548] казнены мечом. То, что они цыгане, играет лишь второстепенную роль при толковании их жизненного пути на эшафот.

Их происхождение уже не является признаком, равноправным с остальными, потребными для распознания в них представителей бесчестного сообщества жуликов.

546

[Ibid.: 28].

547

[Ibid.: 61].

548

[Ibid.: Titelblatt].

Когда Якоб Райнхард по прозвищу Ханникель был казнен 17 июля 1787 г. в Зульце на Неккаре, предположительно на глазах 12.000 зрителей [549] , и поднялся вскоре до легендарного образа разбойника, чья слава удерживалась еще долго, перейдя из XVIII в XIX столетие [550] , государство перестает довольствоваться изобличением и наказанием преступников. Интерес к надежной информации о происхождении, детстве и юности, характере и духовной жизни преступников растет. Их истории продолжают удовлетворять пристрастие публики к сенсациям, однако они служат одновременно в качестве нуждающихся в тщательном документировании и оценке образцов ошибочного человеческого развития во времена возрастающей роли разума и всеобщего прогресса цивилизации. В этом они сравнимы с просветительскими экспериментами по воспитанию «диких детей». Каждый «друг людей», подытоживает анонимный автор «Ханникеля», учится тому, «как много бедствий и грубости царит среди его братьев, даже при всех инициативах нашего столетия по просвещению и улучшению положения» [551] . Образ жизни цыган приводит, по его мнению, к «вредным отродьям человечества» [552] и все вновь и вновь порождает «тигров в человечьем обличии» [553] . Куда бы он ни обратил свой взгляд, всюду ему попадаются подлые люди: «Дед Ханникеля, имя которого – маленький Конрад – было в свое время у всех на слуху, с хрипом выдохнул свою жизнь в Гисене на колесе, а тут в тот же день оба его брата неподалеку были повешены» [554] . Как бесчестная описана также мать Ханникеля, которая «сама не удостоилась в свое время воспитания, и, приученная с юности к порочной жизни без религии, не видела никакого смысла в священных и возвышенных предметах, и была глупее, чем скот, и даже с яслями Господа своего не ознакомилась» [555] . Лишившись отца, Ханникель и его брат Венцель могли безнаказанно и беспрепятственно развивать свои вредные планы и без напряжения вести приятную жизнь. Возвратившись вместе со своей матерью в цыганское сообщество после краткого периода оседлой жизни в качестве погонщиков гусей и свинопасов,

549

Cp.: [Eggert 1897: 73].

550

См.: [Breger 1998; Vieh"ofer 1995; Winckel, Herkstr"oter 2005; Anonym o. J.a; Eggert 1897].

551

[Anonym: o. J.b: 5, 6].

552

[Ibid.: 10].

553

[Ibid.: 4].

554

[Ibid.: 13].

555

[Ibid.: 16].

…они держали открытый стол, вкушали множество жареных жирных ежей, много мисок, наполненных печеньем, и с удовольствием чокались бокалами. Под конец они встали в ряд для танца, волынка и свирель зазвучали, они стали наигрывать вот какую вещицу:

Про наш народец, про цыганВсе судят как попалоМол, мы страшнее обезьян,А нам и горя мало.…Краюшку схватим – и вперед,Лоточнику спасибо,Идет цыганский наш народБеря по нитке с миру [556] .

556

[Ibid.: 23 ff.]

С помощью приписываемой цыганам издевательской песни анонимный автор наглядно и интересно подчеркивает образ самодостаточной, сплоченной, далекой как от буржуазной, так и от крестьянской жизни паразитической культуры. Хотя «Творец даровал им рассудок, здоровье и необходимые физические силы» [557] , и тем самым возможность трудиться, они пользуются ею лишь изредка, как Ханникель, когда он работает «егерем» [558] . Не демонстрируя осознания безвыходности социального и экономического положения неимущих низших слоев на пороге перехода к индустриальному обществу, автор описывает в общих чертах «цыганское» общество:

557

[Ibid.: 35].

558

[Ibid.: 26].

…они поддались безделью и сладострастию, крали и тиранили всех кого могли, и обманывали людей предсказаниями, так что глаза у них чуть не лопались. Они теперь не знали никаких законов, кроме тех, которые порождены были в их среде, а именно грабить где только можно, и насилием

ниспровергать всякого, кто хоть немного начнет им противостоять [559] .

Венцом их беззакония и здесь выступает сексуальная неразборчивость: «Как только от них уходит одна сожительница, неважно, каким образом, они тут же берут себе другую, не особенно печалясь. Часто бывает, что они держат двух, а то и больше сожительниц одновременно» [560] . Быстрее, чем это было у Картуша, члены банды Ханникеля «менее, чем за четверть часа… утверждают брачный контракт» [561] . Даже если описание смены партнеров обнаруживает социальную обездоленность женщин, беззащитных перед насилием улицы и отданных на поругание их партнерам, это не пробуждает сочувствия к их горестному положению:

559

[Ibid.].

560

[Ibid.: 28].

561

[Ibid.: 29 ff.].

После того как Тони увел у него [у Венцеля] Мантуа, с ним стала жить некая Рёзель, которая, правда, выдержала у него всего год. После нее его любовницей стала Катарина Лагерин, которую обычно прозывали просто Ханне. В свои 16 лет она уже родила ему первого ребенка. Она была среди заключенных в Куре, переведена была затем в Зульц, несколько недель назад заболела и умерла в тюрьме [562] .

Впрочем, некоторые драматические моменты заставляют автора расчувствоваться. Его трогают сцены встречи и прощания во время допросов и очных ставок, поведение во время которых автор расценивает как знак семейных чувств и семейной солидарности, которые считаются образцом поведения для мелкобуржуазной семьи:

562

[Ibid.: 124 ff.].

Вообще исключительная привязанность и любовь, которую цыгане проявляют по отношению друг к другу, достойны всяческого восхищения. Когда их впускали на очную ставку во время допроса большой толпой, то всегда сначала они с распростертыми объятиями бросались навстречу друг другу; прижимали грудь к груди, рот ко рту, обнаруживая радость встречи бесчисленными поцелуями, часто смешанными со слезами [563] .

Поскольку аргументация автора, невзирая на все его сомнения и оговорки, приводит к концепции упорядочения жизни и интеграции по меньшей мере для тех цыган, которые не могут быть причислены к «вредным исчадиям человечества», то свободная от грубости и фальши остальной их жизни внутрисемейная солидарность образует, по его мнению, зародыш будущего исправления. Зародыш, конечно, слабый, как и тот факт, что «сегодняшние цыгане», по свидетельству самого Ханникеля, больше не владеют никакими магическими способностями и якобы «полностью отказались от тех свойственных им в былые времена проявлений жестокости, когда они заживо закапывали в землю своих пожилых родителей и дедушек с бабушками, если те не могли больше кочевать вместе с ними» [564] .

563

[Ibid.: 121 ff.].

564

[Ibid.: 119]. Этот обычай тоже якобы «древнеегипетского» происхождения. Утверждение, будто бы они заживо погребали людей, ставших для них обузой, проникает в европейскую прозу XIX и XX вв. через народные сказания. См.: [Peter 1978: 134 ff.].

Следующее за сообщением о вскрытии трупа описание обезображивания одного из основных членов банды, напоминающее нам о кровавой казни «предателя» Картушем, добавляет еще один вывод:

«Ханникель, который все еще сидел верхом на Тони или лежал, от всего того жестокого, что он причинил ему, не мог более шевелиться, как будто наслаждался его окровавленным видом. Он считал для себя позором быть наиболее человечным среди всех нелюдей. Поэтому он полез в карман, вынул свой нож, чтобы исполнить давно задуманное сатанинское намерение, и – вырезал уже столь сильно изуродованному и замученному Тони нос вместе со всей задней стенкой и верхней губой», и в это же время «Дитерлен, двенадцатилетний страшно злобный сынишка Ханникеля, тут же вылил на его раны полную шляпу жижи, почерпнутой из ближней лужи с нечистотами, что причинило ему, как потом успел сказать сам Тони, самые невероятные страдания» [565] .

565

[Anonym о. J.b: 75 ff.]. Об этом в общих чертах: [Groebner 2003].

В этом эпизоде цыгане-преступники воплощают собой другую сторону того общества, которое мыслит себя основанным и действующим на принципах разума. Чудовищность их деяний фокусирует внимание на том, что у них отсутствует нечто, составляющее суть человека. Их существование должен прекратить эшафот. Покаяние и обращение перед лицом смерти, как рассказывает нам опять-таки литература о разбойниках, пробуждает надежду на милость Господню. Для автора «Ханникеля» одобряемая им заведомо казнь «цыганской банды» не представляет собой триумфа гражданской власти над посягнувшими на нее. Он видит в этой казни симптом недостаточного общественного контроля и отсутствия эффективности работы интегрирующих и ответственных инстанций:

Итак, если они полностью предоставлены сами себе, ни к какому занимающему разум и тело делу не приучены; ни с какими религиозными понятиями не ознакомлены и не просвещены; заражены своими родителями и дедами, которые во всякое время на них кричат, отравлены дурными примерами, обличены уже самим цветом своего лица, лишены всех средств, никаким человеческим другом не поддержаны сострадательно и не наняты на работу, на ночлег часто не получающие ради Христа даже соломенную подстилку для скота – как легко было возможно в таких обстоятельствах, что данная им Творцом изначально искра добра постепенно угасала, что их суденышко, без руля и ветрил, разбилось об опасный утес, и – затонуло в волнах! [566]

566

[Anonym о. J.b: 18].