Европа изобретает цыган. История увлечения и презрения

Богдаль Клаус-Михаэл

Только давай полегче / ведь мы не жулики и воры / ведь иначе наш портрет не изображали на сельских дорогах в натуральную величину то красками / то высеченным в камне / то однако в мраморе / а нарисованная рядом виселица хотя и несколько портит нашу репутацию / но поскольку мы люди / которые всегда думают о смерти / то для нас это вовсе не позор / что мы наши погребальные символы места носим с собой. И всегда рядом изображено, как мы убегаем / в этом мы тоже не видим ничего плохого / ведь у нас нет музыки / когда мы танцуем / или хотим выполнить какие-нибудь прыжки / мы обычно просим отхлестать нас кнутом. Самая большая честь для нас – получить клеймо /тем более что это знак нашего героического образа жизни [635] .

635

[Ibid.: 8].

Из уст Габриэля, упрекающего

Хамперла в легкомыслии, читатели узнают актуальные сведения о законодательных распоряжениях [636] . Он представляет также широко распространенное мнение, что цыгане не поддаются на попытки их облагородить, а после службы в качестве солдат становятся «много злее прежнего» [637] . Не забывают они и

повторить упрек в безбожии и сексуальной неразборчивости [638] . Прочих упреков, касающихся «злейших жуликов на свете» [639] , которые накопились в ученых трудах, правовых документах и литературных сочинениях, разговоры мертвых также не упускают: кража детей, тайный коллективный ритуал инициации со сменой имени, чернение кожи, хиромантия, многократное крещение и заклинание огня [640] . В своей покаянной исповеди Хемперла объясняет свои преступления по религиозному образцу как предание слабовольного грешника пороку:

636

[Ibid.: 9].

637

[Ibid.].

638

Ср.: [Ibid.: 26].

639

[Ibid.: 10].

640

Ср.: [Ibid.].

С юности я был предан страсти наслаждения / так что ничего я более не искал / ничего более не любил как эту соблазнительную страсть. Я был ненасытнее зверя / который удовлетворяет свою ненасытность / а когда насытится / то с величайшей неохотой принужден может быть отказаться от избыточного наслаждения. У сладострастника чувство умеренности разбито вдребезги / он любит всякие будоражащие излишества в пьянстве / еде / совокуплении / лжи / воровстве и убийстве / так он все превращает в нечистоты [sic!] / и после себя оставляет вонь / ругань / мерзость / нищету / и обычно наказание как на время, так и навсегда [641] .

641

[Ibid.: 13].

Комментируя, Габриэль добавляет то, что читатели и так знают: «у каждого есть два пути / узкая тропинка добродетели и широкая дорога порока» [642] . Однако социально-политическая стратегия индивидуального исправления и ориентации на потусторонний мир перед лицом массового обнищания, подавляющего потенциальные возможности обращения к милосердию, давно оказалась тупиковой. Поэтому распространяемые в разговорах мертвых сведения о цыганах, по своей словесной форме развлекательные, служат оправданию государственной политики изгнания, которая здесь ни в коей мере не ставится под сомнение, как и на полвека позже, в научных трудах, проникнутых просветительскими идеями. Многое говорит за то, что это превратилось во всеобщее достояние как ученых, так и образованных людей. В еще большей мере можно, глядя на публичные казни и последующую обработку сведений о них, исходить из того, что самые отвратительные истории сохранялись в памяти также и самых низших слоев населения.

642

[Ibid.: 14].

Сведения о цыганах, распространяемые в описаниях и популярных очерках, производят впечатление чего-то грубого и преувеличенного. Ничего необычного в этом нет, ведь именно таким образом говорят, как правило, о низших сословиях: крестьянах, слугах и бедняках. Другие народы изображаются практически так же. Корнелиус Агриппа фон Неттесхайм (1486–1535), если начинать с ранних примеров, в своих размышлениях о различных народных характерах устанавливает, что различные народы

…небом так сформированы и созданы / что они совершенно едины в своих добрых обычаях и призваны к ним / напротив скифы свирепствуют с нечеловеческой жестокостью. Итальянцы всем суют в глаза свою знать / французы придурковаты / сицилийцы остроумны / азиатские народы преданы похоти / а испанцы горды и высокомерны [643] .

643

Цит.

по: [Stanzel 1999: 18].

Наука раннего периода Нового времени привлекает самые разные аспекты из арсенала знаний, начиная с теории добродетели и типов темперамента до учения о климатических зонах, чтобы создать классификацию народов. Энциклопедическая наука пытается соединить отрывочные высказывания в логическую систему, чтобы выявить взаимосвязи, которые невозможно доказать эмпирически. Таким образом, если, согласно этой логике, цыгане из-за приписываемой им сексуальной неразборчивости должны считаться похотливым народом, то они могут быть только азиатского или восточного происхождения, поскольку похоть, согласно повсеместному мнению, свойственна только этим народам. Вопрос об их индийском или египетском происхождении таким образом прояснить нельзя, потому что отсутствует критерий дифференциации между этими двумя мировыми регионами. Если в Княжеском кодексе законов земли Гессен 1656 г. называется, что «невозможно получить определенные сведения ни об их рождении и воспитании, жизни или передвижениях, ни об их брачных отношениях» [644] , тогда начинается ловля рыбы в мутной воде, тогда прибегают к ненадежным источникам и слухам да вдобавок кое-что присочиняют.

644

[Anonym 1770b: Bl. 412].

По этому поводу – один кажущийся нелепым, но, тем не менее, симптоматический пример. Речь идет о рассуждениях по поводу не проясненного до сих пор значения и происхождения утвердившегося в Юго-Восточной и Центральной Европе названия «цыгане» [645] . В своем полиисторическом монументальном произведении «De Jure Publico Imperii Romano germanici» (1629–1645) Иоганн Лимнойс (1592–1665) пытается найти решение с помощью этимологических рассуждений и сравнительного анализа признаков:

645

Языковед Потт выразился лаконично: «Шире всего распространившееся по всей Европе, однако, к сожалению, неясного происхождения, и именно поэтому больше всего овеянное небылицами – это имя цыгане, со всеми его вариантами» [Pott 1844: 44].

Одну известную морскую птицу тоже некоторые называли «цингалус» или «цинглус», другие ее же именовали «юнкс» или «торквила», а еще другие, и среди них Гален, называли ее «мотацилла». Все определенно произвели это имя от ее постоянного движения. Поэтому мне хотелось бы верить,, что их стали называть, как у древних называли бродячих нищих, вследствие чего это обозначение первоначально по Большой Греции, а затем по всей Италии было перенесено на людей без постоянного места жительства. Как гласила раньше поговорка: «беднее, чем “цингалус”», как учит нас Суидас у Менандра, можно только по праву сказать: «вороватее чем “цингалус”», поскольку эта человеческая порода публично признается в своем воровском искусстве к грандиозному позору чиновничества, которое не сразу бросает их в тюрьму и наказывает [646] .

646

Limn"aus, в: [Gronemeyer 1987: 106].

Сногсшибательные выводы, которые уже через пару лет будут опровергнуты не менее оглушительным образом в переработанной версии этого труда, не приводят к сдержанности в отношении политических рекомендаций. Томазиус отмечает в своем «Занятном трактате о цыганах»:

Насколько очевидно он заблуждается / когда считает, что «цингалус» означает определенный народ / тогда как на самом деле это имя одной морской птицы / которая будто бы так слаба / что не в состоянии свить собственное гнездо / и ей приходится поэтому подбрасывать яйца в чужие гнезда [647] .

647

[Thomasius 1702: 11].

Томазиус не ошибается, поскольку даже в «Жизни животных» Брема есть «цыганская курочка» [648] .

Аргументация контрагентов характеризуется не столько желанием выявить научную истину, сколько желанием все толковать по собственному усмотрению. В своих трудах они искусственно сужают начитанность чужих, других народов, практически произвольно трактуя знаки их письменности в рамках собственных горизонтов понимания. Тем самым они обогащают свои книги интересными и порой оригинальными явлениями и доказывают свою ученую начитанность и полиисторические знания даже самых отвлеченных вещей.

648

Das Tierreich nach Brehm. Nach der 11. Auflage «Brehms Thierleben» "Uberarbeitet von Prof. Dr. Rietschel u.a. Leipzig; Jena 1956: 394 ff.