Фарватер Чижика
Шрифт:
— Сейчас?
— Вместе с рецензией, Андрий Степанович. Вместе с рецензией.
Когда я достал две десятки, он выхватил их из моей руки мгновенно, чуть не разорвал купюры.
— Мне бы больше… за электричество нужно заплатить…
— Верю, Андрий Степанович, верю. Всем нужно больше. Но только при себе я крупных сумм не держу. Чем богат, так сказать. Впрочем, если вас не устраивает… — я тоже могу быть быстрым.
— Устраивает, — угрюмо ответил лучший писатель.
Я вернул ему двадцать рублей, и он стремительно ушёл. Видно, испугался, что я передумаю.
Я же поднялся в номер за курткой. В городе слабый плюс, и куртка будет в самый раз.
Вышел на улицу. Падал
Да, Слива, похоже, тот ещё тип. Но как знать, как знать…
Жил да был в Праге писатель Гашек. Так себе писатель. Средненький. На шахматные деньги — кандидат в мастера. Уровня нашего Лейкина, даже ниже. Алкоголик. Бродяга. Нет, человеком он был веселым, общительным, забавным, но крайне, крайне ненадежным. Мог занять у приятеля пятьдесят крон до завтра, но это завтра никогда не наступало, всегда было сегодня. Мог выйти из дому купить для годовалого сына молока — и вернуться через неделю, через две. Без денег, без шляпы, без часов. И без молока, да. Захотелось, мол, погулять в окрестностях Чешских Будейовиц.
Пришла война. Первая мировая. Великая. Империалистическая. Гашека призывают в армию. Идёт, куда же денешься, присягал императору, теперь терпи. Служил недолго — попал в плен. Или добровольно перебежал к русским — трактуют всяко.
В плену Гашеку не понравилось, да и кому бы понравилось — жизнь впроголодь, пива не наливают. И он записывается в Чехословацкий Легион, воевать за победу самодержавия. Присягает на верность, и сразу становится лучше. С пивом, правда, не очень, но появились деньги, и можно купить самогонки, мутной, но крепкой. Работает пропагандистом в газете, расписывает, какой замечательной станет жизнь в Чехии, когда мерзкого католического императора сменит добрый православный русский царь.
Тут случилась революция, и Гашек присягает уже временному правительству, и теперь пишет, как расцветёт Чехия, когда станет республикой! Долой монархию, да здравствует демократия!
Октябрьский переворот изменил планы. Отправляться через всю Сибирь во Владивосток, чтобы плыть во Францию и воевать за Антанту не хотелось, и он становится большевиком! Работает в Самаре, агитирует за Советскую Власть.
Чехи берут Самару, и Гашек покидает ряды красноармейцев. Дезертирует? Гашек говорит, что в Самаре он уничтожил важные и секретные документы, ага, ага. В Самаре и живет, притворяясь дурачком со справкой. Но время идет, белые изгнаны и побеждены, и Гашек снова становится до мозга костей красным.
Его посылают в Чехословакию, работать на мировую революцию, снабжают деньгами, явками и всем прочим.
Вернувшись в Прагу он вдруг обнаруживает, что мировая революция — дело опасное. Можно и в тюрьму угодить. И он возвращается к довоенной жизни — пьет пиво, гуляет по кабакам, опять пьет пиво — пока не заканчиваются революционные деньги.
Что делать? Он садится за роман.
И тут случается чудо: посредственный юморист пишет великий роман, гениальный роман, роман на все времена.
Как, почему неприкаянный алкоголик и гуляка, предавший всех и вся, стал автором великой книги?
Сие тайна великая есть.
И потому сбрасывать Андрия Сливу с корабля русской словесности я не стану. Всяко бывает.
А вдруг?
Двадцать рублей — не расход.
Глава 18
18 декабря 1976 года, суббота
Чижик и случайные встречи
Я медленно перемещался по театральному фойе, размышляя о теории относительности применительно к общественным процессам.
Взять хоть Мишу Чижика, молодого человека двадцати трех лет,
А кто я в Москве? В Москве я человек толпы. Ну, не совсем уж толпы, но и никак не в первой десятке, даже не в первой сотне, и не уверен, что в первой тысяче. Спортсмен? Спортсменов в Москве множество, и каких спортсменов: чемпионы Мира, чемпионы Олимпийских Игр, да ещё многократные! Шахматы? Да, шахматы популярны, и будут, думаю, в ближайшие годы ещё популярнее, но до футбола им далеко. Любой спартаковец, динамовец, торпедовец или игрок ЦСКА имеет в Москве больше верных поклонников, нежели Чижик. Ладно футбол, международные успехи наших футболистов скромны. Но хоккей! Наши — лучшие из лучших, и я Третьяку или Харламову едва ли по колено достаю. А ведь в Москве есть артисты, и во множестве. Артисты драматические, артисты оперные, артисты эстрады, цирка… Писатели! Художники! Музыканты! И это только популярные личности. А те, кто предпочитает тень — директора гостиниц, магазинов, складов… А ректоры университетов… А те, кто входит в партийную номенклатуру…
В общем, нужно понимать свое место на ветке истории. Хотя сейчас, когда идёт шахматный чемпионат, и Яков Дамский на «Маяке» ежедневно рассказывает всей стране, как обстоят дела, жаловаться на невнимание не могу. В «Москве» мне всегда находят отличный номер, да и вообще… Вот билеты во МХАТ дали, хорошие, а это большой дефицит — билеты в московский театр.
Мы культурно проводим время. Во МХАТе. Театре с чайкой на занавесе. Чайка чеховская, а театр имени Горького, такой вот ребус. Исторически сложилось. Как сложилось, так и разложится. И сейчас я посмотрел первую часть современной пьесы на тему: что лучше, достойная бедность или сомнительный достаток? Достойную бедность олицетворяли муж и жена, скромные труженики-врачи, перебивавшиеся с макарон на пельмени, сомнительный достаток — ресторанный музыкант и, по совместительству, купи-продай.
Я, по привычке, прикидываю ситуацию на себя.
Я, конечно, бедности не знал. Дедушка — народный художник, родители уже в моем пионерском возрасте стали ведущими артистами — какая тут бедность, полноте. А уж в студенческие годы… Но ведь всякое бывает. Вот как с обитателями Дома На Набережной: жили себе, не тужили, а потом раз — папа исчезает, мама исчезает, брата в один детдом, сестру в другой. Сейчас, конечно, это невозможно, но чисто теоретически — каково бы мне было?
Скверно бы мне было. Барские привычки терзали бы душу — ватерклозет, сауна, мясные щи…