Фарватер Чижика

Щепетнев Василий Павлович

Так не интересно. Нет интриги: Чижик со старта уходит в отрыв, и остается только гадать, сколько он возьмет — плюс восемь, плюс десять, плюс двенадцать? Недолог час, когда потребуют: давай, давай, давай стопроцентный результат.

Фишер вот дал — в матчах с Ларсеном и Таймановым. Превзойти стопроцентный результат невозможно, и он было отошел от шахмат. Хорошо, появился я. И Карпов. Интрига! И еще кто-нибудь появится непременно. Но Фишера на чемпионате нет, и Карпова нет, придется плести козни в одиночку. Тем более, что повод есть — ранение.

Вдруг у Чижика что-то в голове разладилось?

Надейтесь. Волнуйтесь. Переживайте. Ведь ради этого и смотрят состязания — ради переживаний. Ставят деньги в букмекерских конторах — там, и у чёрных букмекеров — здесь. Для пущей остроты. Но на первое место никто не ставит. Не берут букмекеры ставки на первое место. Ясно же — Чижик!

А это нехорошо.

Я не за букмекеров переживаю — за идею. Какой интерес читать «Десять Негритят», если на первой странице злыдень напишет: «убийца — судья»?

Вам нужно волнений? Их есть у меня. Самодельных, но тем лучше. Даже Антон не в курсе. Девочкам я намекнул, чтобы не волновались, мол, не хочу быть котом, который в три дня переловил всех мышей, а на четвертый выброшен за ненадобностью. Буду ловить мышей в плепорцию. В меру то есть. А меру определю сам.

По расчётам Антона, для победы необходимо набрать двенадцать очков в семнадцати турах. Плюс семь. Вот на этот результат я и нацелился. Если что — подкорректирую.

Чемпионат не такой представительный как тогда, в семьдесят третьем. Но и не простой. Из чемпионов мира — Смыслов, Таль и Петросян. Полугаевский вышел в претендентский цикл. Тайманов не так давно играл матч с Фишером. Силён и Геллер, переживающий очередную молодость. И много собственно молодежи, голодной и жадной до побед.

Играем опять же, как и в семьдесят третьем, в Центральном доме культуры железнодорожников. Надежно, выгодно, удобно. Если бы я не выступал за «Динамо», подался бы в «Локомотив». Железнодорожники шахматы любят и ценят. И вообще — люди ответственные. С ними не пропадёшь.

Сегодня я играю защиту Бенони против Геллера. Получается интересно, партия обойдёт шахматные журналы. Я выбрал острый, но объективно не лучший вариант, Ефим Петрович мою кавалерийскую атаку отбил, сам перешёл в наступление, и теперь спасаться пришлось мне.

Спасся. К сороковому ходу позиция стала равной, и мы согласились на ничью.

После шести туров у меня четыре с половиной очка. Сыграл белыми вничью с Талем (шотландская партия), белыми же вничью с Петросяном (гамбит капитана Эванса) и вот теперь чёрными ничья с Геллером в защите Бенони. Это те ничьи, которые, в отличие от классических гроссмейстерских, принято называть валидольными. Скучно не было. Победа, казалось, переходила из рук в руки — но только казалось. Анализ покажет, что решающего преимущества не было ни у белых, ни у черных. Ну, так то решающего. Задним умом, да.

Я пока на первом месте, но догнать меня может Балашов, из тех самых молодых и резвых. Нет, он старше меня на четыре года, но

шахматы — спорт особый, в шахматах до тридцати — молодой, подающий надежды. Стейниц стал чемпионом в пятьдесят, Алехин — в тридцать пять, Ботвинник в тридцать семь, Петросян — в тридцать четыре. Фишер в двадцать девять, Карпов — в двадцать четыре, чемпионы, похоже, молодеют. Ласкер, правда, тоже стал чемпионом в молодости…

В буфете для участников я перекусил. За четыре года икра чёрная куда-то исчезла. Красная пока держится. Крабы прятались, но для меня по старой памяти нашёлся салатик.

И на том спасибо. Нижайший вам поклон.

На часах без пяти девять, в смысле — двадцать один.

Извечный вопрос: что делать?

Москва — город трудовой. Не Лас-Вегас, не Париж. Ночной жизни в буржуазном смысле, можно сказать, и нет. Спектакли миновали перевал, да и не попадешь вот так запросто в театр. Цирк тоже отпадает. Последний киносеанс? В девять тридцать.

Успел.

«Табор уходит в небо».

Они шли, шли, шли в небо, а потом все умерли, как и полагается в хорошей трагедии.

Печально, да. Печально жили люди при царском режиме.

С легкой грустью я вернулся в «Москву». Да, у меня есть квартира, большая, огромная — но пустая. Как в смысле вещей, так и в смысле людей.

С первым-то я справлюсь.

Послушал верный «Грюндиг». Центрально-Африканская Республика стала Центрально-Африканской Империей. Да здравствует император Бокасса Первый! Наш африканский друг.

Много у страны друзей, ох, много.

Не дадут пропасть.

С этой мыслью я и уснул.

Проснулся, как водится, без четверти три. Выпил полстакана боржома, посмотрел в окно на ночную Москву. Небо ясное, луна, только начавшая худеть, светит ярко.

Что-то насчет нового императора… Мерзкое. Упырёк он, несменяемый президент республики, вдруг ставший императором.

Но сон забылся, не успел я его ухватить. Не очень-то и старался. Где я, где Бокасса. А что мерзкое… Хороший человек в императоры не лезет.

Я вернулся в постель, досыпать. И снились мне бабочки, летающие над цветочной поляной, и сам я был бабочкой, большим махаоном.

Приятный сон. Лёгкий.

С легкостью в теле я и проснулся. Прогулялся вокруг гостиницы, сорок пять минут ходьбы в умеренно-быстром темпе, сто двенадцать шагов в минуту. Прохожие уже привыкли, что в семь сорок гроссмейстер Чижик в синей мастерке с большой буквой «Д» на спине вышагивает утренние пять тысяч шагов. Сколько доктор прописал.

У входа в гостиницу меня перехватил небрежно одетый человек лет сорока.

— Я от Галины Леонидовны, — начал он, забыв поздороваться.

Три дня назад я ужинал с матушкой и Галиной, и Галина попросила принять участие в судьбе молодого и талантливого писателя. Сама она ничего об этом писателе сказать не может, с ним незнакома, знает лишь, что зовут его Андрий Слива, но её, Галину, просил хороший человек. И, если можно…