Фасолевый лес

Кингсолвер Барбара

– А как эта жаба оказалась посреди пустыни? – спросила я. – Тут что, идут дожди из жаб?

– Они здесь живут постоянно, острячка. Когда засуха, зарываются в землю и спят, а стоит пройти дождю, выбираются наверх и орут.

Я была поражена. Как много всего скрывается от взгляда в ожидании своего часа, а ты живешь и знать себе не знаешь…

– О Господи! – воскликнула я, услышав крик жабы прямо возле собственной ноги.

– Только две вещи в жизни заставляют живые существа так громко шуметь. Это любовь и смерть.

В Эстевана

сегодня вечером вселился черт. Мне вдруг вспомнился сон, увиденный несколько ночей назад. Я даже не знала, что он мне приснился, до этой самой минуты. Сон был про Эстевана. Очень подробный. Я почувствовала, как по шее ползет румянец, и порадовалась, что вокруг темно. Мы пробирались сквозь пустыню, ориентируясь на голос Мэтти и избегая колючих объятий кустарников, стоящих по краям тропинки.

– Для жаб это почти одно и то же, – сказала Мэтти. – Им некогда разводить романтику. Хороший ливень, может, еще несколько недель не польет. Но утром в этих лужицах уже будет икра, а через пару дней – головастики. Не успеют лужи высохнуть, как они отрастят ножки и отправятся в самостоятельную жизнь.

Мы шли вслед за Мэтти гуськом, в темноте придерживая друг друга за мокрые рукава. Вдруг я почувствовала, как пальцы Эсперансы крепко сомкнулись на моем запястье. Луч фонарика выхватил из темноты змею прямо на уровне наших глаз. Мэтти осветила кольца змеи, обхватившие древесный ствол.

– Потихоньку отступайте назад, – предупредила она спокойным голосом. – Это гремучка.

Скользнув фонарем по пню, Мэтти добралась до хвоста змеи и осветила трещотку, похожую на хрупкие стеклянные бусины. Змея приподняла хвост, но не трещала.

– Я и не знала, что они ползают по деревьям, – сказала я.

– Еще как ползают! Воруют птичьи яйца.

Мое горло издало какой-то странный тихий писк. Не то, чтобы мне было страшно, но что-то при виде змеи заставляет желудок свернуться узлом, и никакие доводы разума здесь не работают.

– Все по справедливости, – сказала Мэтти, прокладывая широкий обходной путь вокруг змеиного дерева. – Если есть рот, его нужно кормить.

Я сразу поняла, что что-то случилось. Лу Энн стояла на переднем крыльце и ждала меня. Выглядела она ужасно – и совсем не потому, что сверху на нее падал желтый свет от лампы. Она плакала, может быть, даже рыдала – губы у нее потрескались. Ее вообще еще не должно было быть дома.

Я подбежала к ней, дважды едва не споткнувшись на крыльце.

– Что случилось? Что с тобой?

– Это не со мной, Тэйлор, Господи, мне так жаль. Беда с Черепашкой.

– О Боже, нет.

Я обогнула ее и бросилась в дом.

Эдна Мак сидела на диване с Черепашкой на коленях. На вид она была цела и невредима, но я сразу поняла, что Черепашка изменилась. Тех месяцев, что мы провели вместе, словно и не было. Я видела это по ее глазам, похожим на две чашки черного кофе. Я отлично помнила эти глаза, эти черные ямы, вокруг которых белел тонюсенький ободок,

и как в них отражались, то вспыхивая, то погасая, отблески неоновой вывески того Богом забытого оклахомского бара.

Я не подошла к ней – не смогла. Я не хотела, чтобы это происходило.

Миссис Парсонс стояла в дверях кухни с метлой в руке.

– Птица в дом залетела, – объяснила она и вновь исчезла на кухне, и на мгновение я подумала, что это и была та самая беда, только и всего.

Но сзади уже появилась Лу Энн.

– Они были в парке, Эдна и Черепашка, – сказала она. – После дождя было так хорошо, прохладно, и они решили погулять. А Вирджи должна была прийти за ними, если снова соберется дождь. Но Вирджи не пришла, и Эдна не знала, что на улице стемнело.

– Так что случилось? – спросила я, чувствуя, как желудок скручивается жгутом.

– Мы толком не знаем. Я вызвала полицию, и они должны подъехать. Там еще будет врач или социальный работник. Ну, в общем, кто-то, кто сможет поговорить с Черепашкой.

– Но что там было? Что ты знаешь?

Глаза Эдны казались чуть более стеклянными, чем обычно. Взглянув на нее более внимательно, я заметила, что одежда ее в беспорядке. Красный свитер сполз на плечо, на чулке – дырка.

– Я услышала какой-то странный звук, – сказала Эдна. Голос ее звучал так, словно доносился из другого мира, словно она была в гипнотическом трансе. – Как будто мешок муки упал на землю. Черепашка до этого все разговаривала, точнее – пела, а потом вдруг стало тихо, она замолчала, только послышалась как будто борьба. Я позвала ее, а потом махнула тростью. Махнула высоко, чтобы не попасть по малышке. Я же знаю, какого она роста.

Эдна протянула руку, показав точно туда, где была бы голова Черепашки, если бы та стояла сейчас перед ней.

– Вы во что-нибудь попали?

– Да, моя милая. Попала. Я не знаю, что это было, но что-то мягкое. Оно подалось. Вы понимаете, что я имею в виду, верно? И еще я стала кричать. Всякие ужасные вещи. А потом почувствовала, как на подоле моей юбки повисло что-то тяжелое. И это была Черепашка.

– Мы двадцать минут не могли ее оторвать, – сказала Лу Энн.

Теперь Черепашка так же крепко держалась за рукав Эдны.

– Боже мой, мне так стыдно. Если б только я поскорее сообразила, что пора идти домой.

– Это могло с кем угодно случиться, Эдна, – сказала Лу Энн. – Откуда вам было знать, что случится? Это могло с каждым произойти, и со мной тоже. Но вы ее спасли. Любой другой человек, пожалуй, не осмелился бы его ударить.

Любой другой человек, подумала я, мог бы увидеть у нападавшего в руке нож или пистолет.

Кто-то постучал в дверь, и мы все подскочили. Это, конечно, была полиция – невысокий мужчина-детектив, показавший нам свою бляху, а с ним – женщина, социальный работник. Оба – в обычной одежде.