Фавор или Бабушкин Внук (сборник)
Шрифт:
Он ерзал на стуле, по всему было видно, что чувствовал себя крайне дискомфортно. То нервно приглаживал свои нечесаные пряди, то в который раз проверял, строго ли по центру галстук.
– Почему вы думаете, что Мария проститутка? – тихо спросил он. – У нас нет тому никаких доказательств. Она мне недавно рассказала свою историю, очень печальную, кстати. И у меня нет никаких оснований ей не верить. Мы в своей работе совершенно перестали доверять пациентам, заведомо считаем, что они врут.
– Та-та-та, – перебила его Виктория Львовна, и в ее голосе зазвучали строгие нотки. – Рассказывать истории эти девицы – большие мастерицы.
–
– Скорее всего, совершила какое-то преступление, ждет суда, поэтому и решила сыграть в сумасшедшую, в расчете смягчить приговор. Больная-больная, а соображает. Это очень коварная пациентка, и я опасаюсь, Иван Борисович, чтобы, грешным делом, она не утянула вас за собой…
После долгого молчания Иван, наконец, сокрушенно вздохнул:
– Да, доктор, вы правы. Я немного разболтался. Душа тоскует по колдуну… Но я должен немедленно взять себя в руки и выбросить из головы все ненужные фантазии.
– Прекрасно! Молодец! – едва ли не вскрикнула доктор Фролова. Казалось, что она готова броситься к Ивану и расцеловать его. – Рада, что вы опомнились. А я, было, начала за вас серьезно переживать. После вашего возвращения из Рима что-то в вас изменилось, нарушилось. Это замечаю не я одна, но и другие сотрудники в отделении. Даже мистер Вильям, наш заместитель директора, недавно сообщил мне о вашей странной выходке, когда он в Шестой палате проверял исправность кровати. По его словам, вы якобы уверяли, что у мистера Вильяма пропал нос. Это правда? Не надо, не отвечайте! – она подняла руку с раскрытой ладонью, словно желая закрыть рот Ивану. – Да, мы все устаем, переутомляемся. Нас, психиатров, разрывают внутренние и внешние противоречия, и очень непросто оставаться нормальным, стоять на земле, когда все вокруг – имею в виду пациентов – летают в небе. Признаюсь, я даже начала подозревать, что вы замышляете вернуться к литературным занятиям. Упаси вас Боже от этого, дорогой Иван Борисович! Мы же с вами умные люди, понимаем, что литература – это всего лишь выдумка фантазеров, опасная для них же самих. А психиатрия – это реальность. И мне было бы очень жалко, Иван Борисович, если бы вдруг... Но, слава Богу, что вы решили остаться с нами – психиатрами, а не с ними, – Виктория Львовна указала на дверь, которая неожиданно открылась.
В проеме показалась голова медсестры Сандры:
– Вы знаете новость? Наша секретарша родила дочку. Мы собираем деньги ей на цветы.
– Да-да, конечно, – Виктория Львовна, недовольная тем, что ее прервали, полезла в сумочку за портмоне.
ххх
Перед тем, как приступить к работе, доктор Селезень посетил туалет для медперсонала, где привел себя в порядок: расстегнув воротник рубашки и сняв галстук, протер смоченной ладонью шею, сполоснул лицо холодной водой. Затем перед зеркалом расчесал волосы и пригладил брови. Орел. Вернее, настоящий Селезень – с его умным, твердым, проницательным взглядом.
Слова доктора Фроловой, как ни странно, его приободрили. Стало быть, ему не кажется, что с ним происходят какие-то странности. Коллеги это тоже замечают. В больнице все считают, что доктор Селезень, если еще не сошел, то определенно сходит с ума. Сплетни о нем распространяет, конечно же, медсестра Сандра – эта сорока, таит на него женскую обиду
«Доктор Фролова тоже участвует в этом театре. Исподтишка, как она умеет. Невзначай обмолвится то с одним, то с другим: дескать, у Селезня появились симптомы болезни. Она – ведущий психиатр, к ее слову прислушиваются. Умная женщина. Но умирает от смертельной скуки. Вот и разыгрывает этот спектакль. Только она – не актриса. Она – режиссер!»
От этой догадки лицо Ивана сильно наморщилось. «Она хочет запереть меня в Шестой палате, по всем законам литературного жанра! Думает, что я не догадываюсь о ее намерении? Поэтому специально держит эту кровать свободной. Все в отделении ждут, когда Фролова даст команду и меня... Ну, нет, не дождетесь! Я совершенно здоров. Во всяком случае, если понимаю, что пребываю в небольшом бреду, значит, уже не так страшно. Нужно взять себя в руки. Никакого алкоголя. Никаких таблеток. Никаких женщин! И вы все у меня останетесь с носом!»
Обрадованный, как мальчишка, Иван приложил к носу ладонь с широко растопыренными пальцами и пошевелил ими.
– Ба-ба-ба!.. – из зеркала его передразнивал...
Иван зажмурился. Затем осторожно приоткрыл правый глаз. Потом и левый – уже широко. Почудилось. Показалось...
ххх
Приведя себя в порядок, Иван пошел по палатам. В коридоре ему встретился заместитель директора мистер Вильям:
– Как дела, доктор Сэлинджер?
– Моя фамилия Селезень, – поправил его Иван.
– Ах, да! Извините, ошибся, – замдиректора приторно улыбнулся.
Сначала Иван заглянул в Шестую палату, где все так же спал чернокожий гигант Джим. Храпел на всю палату. Иван вдруг с ужасом подумал о том, что однопалатнику Джима будет очень тяжело выносить этот его богатырский храп...
ххх
– Я говорю правду... – Маша подняла голову и устремила взгляд в зарешеченное окно.
Солнечный луч коснулся ее лица, отчего оно стало невероятно светлым и чистым. Танцующие переливчатые пылинки над головой девушки создавали подобие золотого нимба.
Они сидели в ее палате, друг напротив друга: Иван – на стуле, она – на кровати, закинув ногу на ногу. Покачивала ступней в красном тапочке.
Иван скользнул взглядом по ее танцующему тапочку, по ее сложенным на коленях рукам, по ее ключицам в проеме полурасстегнутого халата. Затем надолго остановил свой серьезный взгляд на ее лице:
– Давай, Мария, поговорим начистоту. Я не могу понять, когда ты говоришь правду, а когда, извини, врешь. Вначале, попав в наше отделение, ты уверяла меня, что занимаешься проституцией и страдаешь от хронической депрессии, чему я, честно признаться, поверил. Но спустя некоторое время ты вдруг изменила «биографию» и сказала, что ты – украинская пловчиха, приехала в Нью-Йорк на международные соревнования, заняла четвертое место и, дескать, на этой почве у тебя произошел нервный срыв. А теперь уверяешь, что ты – жена писателя, якобы не выдержала нищеты и невзгод и из-за этого едва не лишилась рассудка. Где же правда, черт возьми? Чему верить?! – Иван повысил голос.