Фавор или Бабушкин Внук (сборник)
Шрифт:
Сергей помрачнел:
– Ты у Лоренс тоже был? – спросил он.
– Да. А что?
– Ничего. Ладно, мне пора, – хлопнув (причем весьма ощутимо) Стефано по плечу, Сергей встал.
Проходя по офису, хмуро взглянул на Лоренс. Она что-то писала и даже не смотрела на него.
11
– Привет, – сбросив пальто, Сергей мельком взглянул на отца.
Борис Степанович усмехнулся – точно так же, мельком, глядит и жена, научившись за долгие годы в долю секунды определять настроение
– Ты принес очки?
– Забыл.
Борис Степанович нащупал на кровати рычажок. Загудел мотор, и верхняя часть кровати со скрипом поднялась.
– Ну-ка, сынок, подсоби малость.
Сергей подкатил поближе капельницу на колесиках, помог отцу спустить ноги с кровати, надел ему тапочки. Опершись на руку сына, Борис Степанович неуверенно встал на ноги. Ухватился за металлический прут капельницы, выпрямил полусогнутые ноги. Сергей попытался взять отца под мышки.
– Отстань! – Борис Степанович повел плечом и, держась за прут, пошел к дверям. Остановился возле кровати старика:
– Привет, Иван Иваныч.
Не меняя выражения лица, старик все же в ответ потряс головой.
– Дед сегодня ночью устроил спектакль, мне пришлось бежать, вызывать ему медсестру, – с этими словами Борис Степанович сделал еще один осторожный шажок и вышел в коридор.
Мимо проходили врачи и медсестры, подбадривая:
– О`кей, Борис! Вэри гуд!
Борис Степанович напряженно кивал в ответ.
– Папа, хватит. Пошли назад.
Отец словно не слышал. Одолев еще пару метров, остановился. Шагнул и… замер. Пошатнулся.
– Ладно, погнали назад.
– Твой дэд – молодец, – сказал седоволосый негр-санитар, проходивший мимо. Затем обратился к Борису Степановичу:
– Полит? Кутах стоит? Олл райт!..
– Подрабатываешь уроками русского языка? – спросил Сергей, когда отец лег.
– Да, обучаю басурмана.
– А при чем тут «кутах»?
– Немножко знаю татарский, я же в детстве во время войны три года учился в татарской школе. Видишь, как память устроена: вчера узнал несколько новых английских слов, наверное, десять раз их повторил. Сегодня хочу вспомнить – и не могу. Зато вместо английских в голову почему-то лезут татарские: ипи – хлеб, малайка – мальчик, пшак – нож…
Он вздохнул и надолго вперил взгляд в точку на стене.
– Помню, в эвакуации тетка такой хлеб выпекала, что тебе сказать… – Борис Степанович вытянул губы дудочкой. – Высокие белые караваи с хрустящей корочкой. А какие она пекла пироги…
– Во время войны? В Татарии?
– О-о, мы там жили, как у Христа за пазухой. У Саида было крепкое хозяйство. Помню, Саид в тетку влюбился. После войны приехал в Киев, разыскал нас, предлагал ей выйти за него замуж, ради нее был готов даже со своей женой развестись.
– Татарин хотел жениться
– Ну и что? У них там, в Татарии, такой роман закрутился, всем было весело... – Борис Степанович усмехнулся. – Интересно, а как там наша мама?
– Звонит, спрашивает, почему никак не может тебя дома застать?
– Вот будет ей сюрприз, когда приедет. «Боря, ты не обращаешь внимания на свои гастриты, а это очень серьезно. Нужно срочно обратиться к гастроэнтерологу», – спародировал он жену.
...В стеклянный колпачок упали последние капли лекарства. Сергей хрустнул пальцами:
– Схожу позову медсестру.
Медсестра, молодая негритянка, сидела за перегородкой, щипчиками обрабатывая свои ногти.
– О`кей, сейчас подойду, – процедила она сквозь жемчужные зубы и снова занялась своими ногтями.
Желваки дернулись на скулах Сергея. Холеная бездушная стерва. К тому же – черная расистка. Сергей нутром почувствовал эту ее расовую ненависть к себе.
– Видите, я занята, – повторила медсестра, нагло улыбнувшись.
Когда Сергей вернулся в палату, отец нажимал кнопки маленького телевизора на передвижном штативе. Переключил несколько каналов и приглушил звук.
– Знаешь, когда-то я мечтал стать кинооператором.
– Ты?
– Да. Как бы тебе объяснить… Я все вижу кадрами. Говорят, одни воспринимают мир словами, другие – звуками. А у меня – словно всегда экран перед глазами.
– Почему же ты не пошел учиться на оператора?
– Сначала нужно было тетке помочь – бросил школу и пошел на завод. Потом бегал на киностудию, пытался устроиться туда электриком. Не взяли. Потом вроде и мог пойти учиться, да все откладывал, думал – успею. Затем – женился, потом ты родился...
Некоторое время помолчали.
– Ты меня извини, сынок, – сказал Борис Степанович. – Не хочу опять поднимать эту больную тему, тем более, сейчас. Хотя, может, сейчас самое время – когда еще мы смогли бы так спокойно поговорить по душам? Я так понимаю, что тебе в твоей телефонной шарашкиной конторе нравится. Работа там не бей лежачего. Правда, никаких перспектив, и зарплата – курам на смех. Или я не прав?
Сергей скривил недовольную мину. Ничего не ответил, однако.
– Но и социологом ты вряд ли здесь устроишься. В Америке своих социологов предостаточно. Словом, Серега, пора тебе заняться чем-то серьезным. Нужно переучиться, приобрести другую специальность. Я, кстати, уверен, что из тебя получился бы неплохой адвокат.
– Все правильно ты говоришь, папа. Но, к твоему сведению, чтобы стать адвокатом, нужно потратить лет пять, как минимум, а то и больше. А я хочу жить сегодня, да, жить – легко и красиво. Я так жил в Киеве. И если бы не ты, со своим желанием уехать в эту идиотскую Америку!..
Возникла неловкая пауза. Борис Степанович посмотрел на сына, в этот раз – хмуро. Он знал, что Сергей не любит Америку и жить ему здесь не нравится. Это очень огорчало Бориса Степановича. Но печалило и удивляло другое – упорство, с каким Сергей продолжает цепляться за прошлую беззаботную жизнь, все еще верит в возможность легких путей. «Вроде бы взрослый мужик, а рассуждает, как ребенок, ей-Богу».