Фавор или Бабушкин Внук (сборник)
Шрифт:
– Слушай, а ты с резиновыми куклами не пробовал?
Задетый, Стефано отодвинулся. Что за моветон? Причем тут резиновые куклы?..
– Алло, Борис Сухоцкий еще в реанимации?
– Да, – отвечал голос на другом конце провода.
– Как его состояние?
– Нормальное.
– Когда его переведут в палату?
– Не знаю. Позвоните позже.
Сергей погладил ладонью небритую щеку, зевнул. Минувшая ночь в госпитале казалась бредом. Спустившись в кафе, выпил вторую чашку кофе.
– Алло, Борис Сухоцкий еще в реанимации? Что?! Перевели в отделение для «критических»? Почему?
К телефону долго никто не подходил. По кончикам пальцев пробежала холодная дрожь. Наконец, мужской голос ответил:
– Ваш отец уже переведен в палату. Его состояние нормальное. Медсестра вам сказала, что он при смерти? Она ошиблась. Извините.
И Сергей поехал в госпиталь.
……………………………………………………………………………….
Плотная штора от пола до потолка разделяла палату надвое и заслоняла лежащего на дальней кровати. Сергей подошел и отодвинул эту штору.
Белая подушка была настолько велика, что голова Бориса Степановича казалась неестественно маленькой. В первое мгновение Сергею почудилось, что отец мертв. И в этой смерти не было ничего необычного. Напротив, все было простым и до безобразия естественным. Белая подушка. И землистое лицо отца. И больше ничего...
– Это твой отец? – cпросил подошедший негр-санитар.
– Да.
Санитар поглядел на больного, проверил капельницу и ушел. На тумбочке стоял пузырек с мятным раствором. Сергей стал окунать в него ватку и смазывать синеватые сухие губы отца. Несколько раз показывался кончик отцовского языка и вяло слизывал капли. Вдруг на неподвижном лице Бориса Степановича проскользнуло едва заметное подобие улыбки. Дрогнули ресницы.
– Сладенькое, – прошептал он.
Сергей усмехнулся. Сколько он помнит, отец всегда любил сладкое – конфеты, печенье, варенье. Сладкое, как мед, – это была высшая оценка в устах Бориса Степановича. Сладким, как мед, он порою называл и кинофильм, и оперу, и, не без легкой иронии, жену. В карманах его брюк или пиджака всегда лежал леденец или карамелька. Над его пристрастием к сладостям в семье подтрунивали. «Борис-барбарис» – шутила мама. Перед тем как отправиться в химчистку, она тысячу раз проверяла карманы в одежде мужа.
Свое пристрастие к сладкому Борис Степанович объяснял так: неподалеку от дома, где он вырос, находилась знаменитая кондитерская фабрика имени Карла Маркса. Иногда, под настроение, забросив леденец в рот, Борис Степанович вспоминал те неповторимые ароматы от «конфетки», которыми были напоены его отрочество и юность.
Подперев рукой подбородок, Людмила Григорьевна слушала эти сладкие рассказы мужа и тоже уносилась мыслями в свое далекое прошлое. Но как бывший фармацевт, была принципиально против такого неумеренного потребления сахара. Ее наступление на кондитерском фронте с годами усиливалось. Все реже она пекла пироги, зато все чаще читала лекции, завершая их грозной сентенцией: «В твоем возрасте сладкое – это яд!»…
– Освобождайте палату, – сказал Сергею тот же негр-санитар.
– Почему?
– Уже восемь часов. Таковы правила госпиталя.
– Я никуда не пойду. Я должен остаться…
Санитар покачал головой:
– Иди, парень. Ты ему пока не нужен.
ххх
– Сережа, как он?.. – умолкла, удивленно посмотрев на мужа. Это был не ее Сережа, обычно насмешливый и уверенный в себе.
– Нормально.
Он медленно расшнуровал и сбросил ботинки. Затем скрылся в спальне. Неподвижно сидел на кровати. На его лице застыло выражение мучительного недоумения. Оля села рядом.
– Он как мертвый, понимаешь, как мертвый, – Сергей вдруг заплакал, уткнувшись лицом в грудь жены.
– Не надо, родной, не плачь, все будет хорошо, вот увидишь, – Оля гладила его плечи, повторяя тихое «ш-ш»...
...Ночью Сергей не мог заснуть. Сквозь окно в комнату проникала бледно-сиреневая полоска света, пересекая потолок. Он долго смотрел на эту полоску. Вдруг словно чья-то тень пробежала по этой дорожке. Вспомнил отца – на пляже, как он плавал на Днепре, заплывая за буйки, как играл в волейбол и футбол. Стройный, загорелый… А теперь?.. Отец – калека! Неужели придется бесконечно водить его по врачам, по различным конторам? Там часами ждать вызова, заполнять тысячи идиотских бумаг, чтобы получить несколько жалких долларов к пособию инвалида! Придется ломать свой привычный уклад, жертвовать своим временем... Будущая жизнь представилась Сергею беспросветной, мрачной. Мелькнула мысль: а если бы отца не спасли...
6
В палате появился новый больной. Кровать рядом занимал какой-то высохший старик. Сергей поздоровался и, не заметив никакого ответа в его потухших глазах, подошел к отцу.
Борис Степанович лежал, приподнявшись на подушке. Увидев сына, вяло двинул кистью:
– Привет.
Его веки были уже не такими распухшими, как вчера.
– А где мама? Сегодня день ее рождения. Почему ты не поехал к ней в колымский лагерь?
– Папа, о чем ты говоришь? Ты знаешь, где находишься? В американском госпитале. Тебе сделали операцию.
Борис Степанович посмотрел на сына с недоверием. В его глазах промелькнул ужас.
– Не-ет, – он скривил губы. Долго смотрел в одну точку и наконец промолвил. – Смотри, муха.
Отяжелевшие веки снова закрылись, и Борис Степанович провалился в сон. Из приоткрытого, как воронка, рта вылетел слабый сип. Сложно было поверить, что этот человек пару дней назад в магазине грузил ящики.
Сергей поправил одеяло. Вид отца вызвал прилив жалости, стало неловко за свои подлые ночные мысли.
…
Что он знает о своем отце? Как будто все, а по сути – очень немногое. Иногда хотелось расспросить подробнее о его жизни, но, как водится, эти желания всегда откладывались в долгий ящик.
Он знает, что родителей отца – Степана Васильевича Сухоцкого и Эсфирь Ароновну Лифшиц (оба работали на киевской полиграфической фабрике: он технологом, она наборщицей) посадили по «ежовской разнарядке», и они погибли в лагерях. Сироту к себе забрала тетка. Во время войны тетка, ее годовалый сын и племянник-приемыш эвакуировались в Татарию. Далее – ничего особенного: вечерняя школа, армия, завод, семья. Уехал в Америку по вызову двоюродного брата Гриши.