Феминиум (сборник)

Первушина Елена Владимировна

Должна? Он смеет учить меня? Чуть не вскочила с кресла, но с трудом сдержалась, стекленея в полуулыбке.

– Ты прав, – заставила себя кивнуть, превозмогая судорогу мышц шеи, покосилась на непроницаемые лица воительниц, слишком непроницаемые, чтобы не заподозрить ускользающую усмешку. – Подожди в доме, я скоро освобожусь, и мы продолжим разговор.

Он растерянно покачал головой.

– Но я должен идти.

– Сенги, я всего лишь предлагаю тебе стать моим гостем и разделить скромную трапезу. Неужели будущий жрец может быть столь

жестоким?

– Жестоким? Но…

– Ты отказываешь мне в духовном общении? И это в самое тяжелое для меня время, когда мне так необходима поддержка. Как ты…

«Святые, что я делаю? Мне, которой достаточно только знака, чтобы его отвели в мои комнаты, зачем мне его согласие? Зачем, святые?»

Он порывисто шагнул к ней, неверно истолковав мучительную гримасу на ее лице.

– Нет, как вы могли подумать? Я не могу отказать, что вы. Если помочь вам в моих силах…

– Да, – полувсхлип и слезы, совсем немного, чтобы чуть увлажнить глаза, но не размазать грим, – да, это в твоих силах.

– Я только боюсь, что…

– Не нужно слов, иди в дом, – спрятала она в дрожащей тени ресниц жадный блеск зрачков. – Становится жарко.

3

Он ждал ее у дверей комнаты, так и не решившись войти. Высокий, ей пришлось запрокинуть голову, чтобы посмотреть ему в глаза.

– Входи, – сквозь распахнутые, затянутые тончайшей белоснежной тканью окна тек пронизанный солнцем воздух, и она шла сквозь его вдруг сгустившиеся мерцающие волны почти на ощупь, слабея с каждым шагом, остро, до трепета болезненной жилочки в животе, ощущая его взгляд. – Садись, – обессиленно махнула рукой в сторону маленького столика с ледяным кружевом переполненных фруктами ваз. – Не стой на пороге.

Он любопытно окинул комнату взглядом, равнодушно пропустив призеркальный столик с небрежно разбросанными драгоценностями, большое ложе на возвышении, стайку изящных мягких кресел, сбившихся вокруг стола, напряженно замершую фигурку светлейшей Лакл на краешке дивана, и лишь картина на стене, огромная, древняя, тревожным пятном пылающая на стене, привлекла его внимание.

Светлейшая больно закусила губу. Неуч! Ничтожество! Будто меня здесь нет. Надо же, через всю комнату поперся к этой дрянной картинке и посмел повернуться ко мне спиной! Она медленно выдохнула, утишая растущий гнев.

– Кто это? – Мятежная, рвущаяся навстречу фигура женщины в черных, льнущих к телу одеждах потрясла его. Гневное, неестественное бледное лицо, огромные черные глаза, снежное пламя волос, разметавшихся в порыве ветра, белые пальцы, стискивающие четыре огненных, широких кольца, – охватил одним взглядом. – Кто это?

– Святая Оанда.

– Это имя мне знакомо, – он отступил на шаг, жадно вглядываясь, – но я не знаю об этой святой ничего. В Убежище редко говорили о ней. Почему она такая сердитая? Она же святая, она должна улыбаться.

Скривила губы. Должна. Женщина никому ничего не должна.

– Святая

Оанда – символ возмездия.

– Да? – удивился он. – А что означают эти кольца?

– Кольца? – Светлейшая невольно покосилась на ложе. – Ну, это… Ты сядешь или нет? Невежливо заставлять меня выворачивать голову при разговоре.

– Простите, – он виновато улыбнулся, сел напротив, по-детски уложив руки на колени, – но картины – такая редкость, что я просто забыл обо всем.

Забыл. Как мило. Холодом опалило лицо, маской стыла на коже приветливость.

– Да, когда-то живопись не считалась бездельем.

– А почему вы не отдадите ее в какое-нибудь Убежище?

– Зачем?

– Это же святая. Ей там место.

– Ты считаешь, что я недостойна иметь изображение святой в своем доме?

– Нет, что вы, я не это имел в виду, – он покраснел. – Я хотел сказать, что там больше людей смогут ее увидеть.

– Сомневаюсь, что жрецы захотят взять эту картину.

– Почему?

– Эта святая у них не в чести.

– Госпожа, такого не может быть. Святая есть святая. Вы что-то путаете.

– Я никогда ничего не путаю, – надменно вздернула она подбородок. – Но я отдам эту картину твоему наставнику, если он захочет взять ее, хорошо?

– Да, – сияние медленно умирало в его глазах.

«Вот ляпнула не к месту, – запоздало спохватилась она, – зачем напомнила про наставника? Непростительно. Святые, я совсем тупею рядом с ним».

– Значит, решено, – бодро хлопнула в ладоши. – Эта картина будет моим подарком.

Он кивнул, тонкая морщинка залегла меж бровей упрямым лучиком.

Взвизгнул щенок, неловко угодивший кому-то под ноги, заскрипел подъемник колодца, и тишина вновь воздвигла свой царственный замок, безмолвные, прозрачные стены – крепче брони.

– Пить хочешь? – Она плеснула в узкий бокал вина. – Попробуй.

Он отхлебнул как воду, большим жадным глотком, и закашлялся до слез.

– Это вино, глупенький. Оно не прощает спешки.

Нахмурился и отодвинул бокал.

– Жрецы не пьют вина. Вы должны были предупредить меня.

Несносный мальчишка, когда же ты прекратишь напоминать мне о долге?

– Но теперь ты хотя бы знаешь его вкус.

Отпила из своего бокала, сладкое тепло согрело горло, слегка закружилась голова. Откинулась на спинку дивана, медленно поглаживая кончиками пальцев бархатную обивку.

– Скажи, а какое у тебя в Убежище было занятие? Ну, кроме молитв и прочей еру… то есть обрядов.

– Я носил воду из горного источника.

– А, вот в чем дело, – она улыбнулась безукоризненно и искренно. – При взгляде на тебя мне подумалось, что жрецы вдруг занялись физическим воспитанием своих учеников. Но было бы смешно подозревать их в этом. Не правда ли? – Уловила тень обиды, затмившую его лицо, и тут же прикусила язычок. – Но не будем об этом. Лучше скажи, есть ли что-нибудь, что заставит тебя отказаться от желания стать жрецом?