Филарет - Патриарх Московский
Шрифт:
— Зыркалки спрячьте, — тихо сказал я, подходя ближе.
— Посмотрим ещё, кто кого, — сквозь зубы прошептал, улыбаясь, старший и получил от меня незаметный и не очень сильный, но очень болезненный удар носком сапога в болевую точку на ноге.
— Сафьяновые сапоги совсем не защищают ноги от ударов, — подумал я.
«Паж» зашипел, но продолжил стоять и улыбаться. Я снова повернулся к царю.
— Вы, монаше, тоже лучше бы молились о здоровье царицы, чем пробовали наливки в нашем винном погребе.
— Как можно, великий государь? Денно и ношно… Токма
Царь отмахнулся и сказал, глядя на меня:
— Не ждали сегодня, вот и поймались. А у меня лошадки больно хорошие сегодня подобрались. Вот и летели, как ветер. Даже вас перегнали.
Царь на время воодушевился, но, не увидев в моём лице ничего кроме напряжения, сказал:
— Пошли на мою половину. Обсудим дела наши грешные. Пусть царица отдыхает. Я зайду к тебе, душа моя, — обратился царь к царице.
Я тоже посмотрел на неё и на наследника, который на меня смотрел пристально, изучающе. Подмигнув ему и улыбнувшись, я по-пацански дёрнул плечами и скорчил смешную рожицу, насупив правую и подняв левую брови. Наверное, у меня получилось, потому что улыбнулся не только Иван, но и царица.
Мужская половина в этом дворце была действительно другой половиной. Мы прошли по переходу, расположенному на уровне второго этажа, и попали в такой же, как у царицы крестообразный коридор, разделяющий этаж на «палаты».
Царские представляли собой анфиладу комнат. Первый зал был приёмный покоем, второй — рабочим, третий — спальным, четвёртым, как я потом узнал — «крестильным», а пятый был трапезным покоем.
Все стены комнат были оббиты разного цвета сукном. Вообще, сукном были оббиты и пол, и ставни, и окна, и двери, и даже потолок. Однако приёмный покой был, как оказалось, оббит не сукном, а тиснёной и золочёной кожей, на которой были искусно изображены разноцветные разные травы, цветы, животные, птицы, звери.
Иван Васильевич провёл меня сначала по всем палатам, а потом мы вернулись в первую. Приёмную, так сказать. Государь сел на кресло, а нам указал сесть на лавку возле двери.
— Вот, други мои, — начал Иван Васильевич. — Думал я передраться в Слободу лета через три, но подумал-подумал и решил, что надо поспешать. Устал я с боярами собачиться.
— И правильно, государь! Давно о том говорили! — поддержал царя Данила Романович. — Не даром указы о земщине разослали по городам и весям. Во многих местечках людишки сами управляются, собранием решают. Без наместников. Суды правят. Губные избы татей ловят, дознание проводят.
— Опричные земли отобрали? — спросил Иван Васильевич.
— Строгановы приезжали. Готовы все свои земли под твою руку передать. Им не важно в какую казну соль возить.
— По цене сговорились?
— Сговорились, государь. В полцены будем забирать от торга.
— А они, что просят? Не за так, же?
— За так и прыщ не вскочит. Просят разрешить серебро искать, добывать и плавить.
— Значит всё-таки нашли серебро? — усмехнулся царь. — Не просто так слухи ходили?
— Наверное нашли! — уверенно сказал воевода.
— Всё серебро отбирать
Царь обернулся ко мне.
— Напиши, Фёдор, свою арифметику.
Я кивнул.
— Перевозите печатный стан и книгопечатников.
— Не готово ещё строение под печатный двор.
О том, что сам хотел заняться книгопечатанием, я было дернулся сказать, но вовремя «схватил себя за язык» и промолчал. Дядька и так косился на меня недобрым глазом словно мерин на ластящуюся кобылицу.
— Поторопи, Данила Романович, мастеров. Невмоготу мне Москва. Ты-то свою жену и детей станешь перевозить?
— Не отстроил пока здесь хоромы, государь. Да и не к спеху, мне.
Царь как-то по-особому глянул на меня, чуть улыбнулся и сказал:
— Отозвал я опалу от Адашева. Вызвал в Москву.
— Как же так, государь? — развёл руками Романов. — Ведь он первый противник твой? Они же поставят на трон Старицкого, когда ты в Слободу переберёшься.
— Я помазанник Божий и пока живой, трона царского им не видать. И за сей совет, что ты мне дал, спаси тебя Бог. Невозможно меня теперь развенчать и о том они знают. И осталось им только убить меня. А мы теперь знаем, что травят меня, так же. как и Настасью мою. С тех лет и травят. Ибо, и у меня, всё то, что ты написал, Фёдор, всё имеется. Особо с головой.
Данила Романович, ничего не понимая, переводил взгляд то на меня, то на царя
— Ты, Данила Романович, проведи сыск, но тихо-тихо. Не поднимая шума. В общем-то зачинщиков мы давно знаем, а потому и «верную тысячу» собрали, и в Слободу перебираемся.
— Так ты потому уже сейчас хочешь в Слободу перебраться, что заговор раскрыл?
— Заговор не раскрыл, но то, что Настасья не сама по себе чахнет — то есть правда. И то, что она перестанет слушаться лекарей, все о том узнают, и Шуйские подумают, что я их раскрыл, а значит, покуситься на меня могут бунтом.
Царь помолчал и продолжил.
— Завтра поедем с тобой в Москву, казну собирать. Распорядись, чтобы тут работы не останавливались.
1 — Стряпчие — В Русском государстве в XVI — XVIII веках дворцовый слуга; придворный чин, следующий ниже за стольником. Стряпчие приносили особую присягу, в которой в числе прочего клялись в царскую стряпню (полотенца, платья и пр.) «никакого зелья и коренья лихого не положити».
2 — Рекши — приказы.
Глава 12
— Оставлю за себя брата двоюродного.
— Василия? Хорошо. Ступай, распорядись про завтрашний отъезд.
— Так… С Адашевым почему так решил, государь?
— А потому, что он, в отличие от Шуйских, совсем не дурак, и может с ним в Москве порядок какой-никакой будет. Да и не очень-то они с ним ладят, Шуйские, Глинские, да Бельские. Вот пусть и останется в Москве. Перегрызутся про меж собой, так нам в радость.
— Ну, ежели так? — вздохнул, но нахмурился, Данила Романович и, поклонившись, вышел.