Филарет - Патриарх Московский
Шрифт:
— А я не верю,- вдруг сказал он и глубоко вздохнул. — Хотя церковники убеждают меня, что это правда.
От такого оборота я едва не потерял сознание.
— Да что же, млять, за театр такой, млять? Одного актёра, млять, — пронеслось у меня в голове.
Напряжение в теле резко исчезло, ноги дрогнули и я едва не упал.
— Я не шутил, когда всё это говорил. Ты умный отрок и многое понимаешь лучше других. Почему-то я верю тебе. Не знаю, даже, почему. Может потому, что ты не юлишь? И хоть боишься мне говорить правду, но говоришь. Про Адашева вот сказал вчера. Послал
— Слушаю тебя, государь.
— Что думаешь о том, что я сказал?
— Про что? — продрал я горло.
— Про помазание…
— Сложный вопрос, государь. Мне ли, отроку…
— Брось, Фёдор. Не простой ты отрок. И не перечь! — повысил он голос увидев мою попытку возразить.
— Не перечь, — сказал он уже мягче. — Очень не простой ты отрок. Не бывает таких отроков. Я сам был восьмилетним. Хотя Шуйские меня не очень-то учили, но и я слыл пытливым и много читал. Однако латынь осилил только к четырнадцати годам. В греческом до сих пор путаюсь. С цифирей, так вообще… А ты не только с русской разобрался, но и с греческой, и арабской, и индийской.
— Арабский счёт не знаю, — успел вставить я.
Царь махнул на меня рукой.
— Не перебивай царя!
Он помолчал, словно вспоминая, о чём говорил, потом продолжил.
— Ах, да… Ты не мессия, это точно, ибо не блажишь, а значит ты не можешь быть антихристом. Несёшь ты только знания и советы даёшь дельные, а значит ты Господом Богом послан мне в помощь. Не знаю, кто ты? Человек ли вообще? Может ангел?
Он вопросительно посмотрел на меня. Моя голова отрицательно подвигалась из стороны в сторону.
— Я не могу никого воскресить, а значит я не ангел и не демон. Я простой человек.
Увидев его недоверчивую улыбку, я продолжил:
— Ну, не совсем простой. Есть во мне какой-то дар, но… Я не разобрался пока в нём.
— Понимаешь, Фёдор, нет во мне веры никому, кроме Бога. Это моя беда. И тебе полной веры тоже нет. Сейчас, возможно ты никого, кроме меня в товарищах не видишь. Но потом… Ты подрастёшь и, если ты человек, станешь думать о своих интересах, у тебя возникнут обиды, и ты уйдёшь к другим, предав меня.
— Почему обиды? — «включил я отрока», хотя понял его прекрасно.
— Я могу вольно или невольно обидеть… Не тебя, а кого-то близкого тебе, ну хотя бы твоего деда или отца, а ты обидишься на меня.
— Ты знаешь, государь, я такой странный, что не чувствую никакой любви ни к кому: ни к деду, ни к отцу, но ты абсолютно прав, государь, человек, существо обидчивое, ибо живое и борется за лучшее место под солнцем и за оценку его труда, который он склонен переоценивать.
По расширившимся глазам Ивана Васильевича я понял, что слегка удивил его не современными оборотами речи и мысленно обругал себя.
— Ты с просил, верю ли я в то, что ты помазанник Бога? Верю, и это правда. Похоже,
Царь смотрел на меня, покачивая головой
— И как же ты хочешь мне служить? Ты же отрок!
— Как и служу, государь, — пожал я плечами. — Готов тело твоё разминать после трудов тяжких, сына твоего обучить грамоте, что сам разумею, стать ему опорой и защитником.
— Правильно! Вот Ивана и обучишь ухваткам твоим. Ловко ты тогда из моей руки выскользнул. Покажи ещё.
Он схватил за запястье протянутую ему, как для пожатия, правую руку и тут же, ойкнув, едва не упал передо мной на колени, но я вовремя остановил нажим на кистевой сустав.
— Ах!
Государь потёр запястье.
— Едва руку не сломал. Ты как с помазанником обращаешься?
Он попытался схватить меня той же рукой, но не нашёл меня на том месте, где только что находилась моя «тушка» и шагнул правой ногой вперёд. Нога, чуть подбитая мной, не нашла опору и тело стало заваливаться на пол. Подскочив, я подхватил его под руки и не дал свершиться непопровимому.
— Ах ты, шельмец! — вскрикнул он, оборачиваясь ко мне, склонившему перед ним голову.
— Прости, государь. Только так мог показать свои умения в сцеплялке1.
— Да ты любого взрослого положишь! — изумился государь.
Я вздохнул и покрутил головой, показывая несогласие.
— Слаб я. Не хватает силёнки. Ловкостью беру и умением.
Царь смотрел подозрительно.
— Откель умение твоё в таком необычном деле? Кто учил?
Я снова вздохнул.
— Получается, что, никто. Сам подглядывал, да присматривался, как мужики, да бояре на кулачках рубятся. А то, что анатомию знаю, помогло представить, как тело двигать, чтобы моё стояло, а драчуна упало. На сверстниках испытывал. Вот тут, сустав, который в эту сторону двигается плохо, на него и надавил, задержав твою ладонь другой рукой. А не задержал бы, просто выскользнул из захвата. А второй раз просто ногу подсёк.
— Ничего себе, просто подсёк. А если бы я упал да головой об пол стукнулся?
— Я бы под тебя лёг, государь, если бы не удержал, а в бою, так врагу и надо.
— Так и надо, — проворчал Иван Васильевич, всё ещё потирая запястье. — Чтобы силы набрать, надо с отцом в походы ходить, а ты мал ещё!
— Не возьмёт он меня. Деда обещал мне ратника найти, что меня обучать станет, но мне этого мало.
— Мало? Что же ты хочешь?
— Мне сейчас очень не хватает обычных человеческих силёнок, но если я буду учиться, как все, я буду развивать тело несколько лет. А я знаю, как стать сильным и ловким в течении года. Если правильно питаться и учиться. Грек-репетитор рассказал мне, какую еду надо есть и какие упражнения делать. Сказывал, что так в Спарте воинов выращивали. Зело борзо, — вставил я свою любимую «старинную» фразу.