Филарет - Патриарх Московский
Шрифт:
— Не пойму я, Фёдор, к чему ты клонишь? — нахмурился царь. — Что попросить жаждешь? Проси, если чего надо!
— Мне бы двор какой, со слугами, чтобы с забором высоким, чтобы никто не видел и не сглазил. На время, не на всегда. Мы бы там с сыном твоим, государь занимались и науками, и ратной справой.
— С сыном? С Иваном? С Настасьей Иван сейчас в Александровской слободе.
Царь нахмурился.
— Умирает царица моя, — сказал он, беззвучно заплакал, но, смахнув большим пальцем правой руки слезинки, вдруг испытующе
— Так и езжай туда. В слободу! Я сам хотел ехать. Лекари английские прибыли. Туда вчера их отправил, а сам сегодня вечером хотел. Вот вместе давай и поедем.
— А может, я сегодня поеду? Посмотрю, чем лекари английские царицу лечат? Грек-репетитор сказывал мне, что лекари злоупотребляют жидким серебром, которое называется по-латыни «ртуть», и которое зело снимает боль и огневицу, но разрушает тело.
— Злоупотребляют?! — посуровел царь. — Против кого?
— Это значит, что употребляют слишком часто и получается от этого зло. Как от много выпитого вина хлебного.
— А-а-а… Понятно. Значит, вред, говоришь, от жидкого серебра?
— Вред, государь. Смертельный.
— Так лекари и меня ртутью потчуют. И я умру, что ли?
Иван Грозный воззрился на меня широко раскрытыми глазами. Я хотел сказать, что «мы все умрём», но от «чёрного юмор» воздержался и промолчал.
— И они знают об этом? — снова посуровел Иван Васильевич.
— Скорее всего, знают
— Так почему дают эту… ртуть?!
— Видимое излечение от простуды и нагноений, которое ты требуешь вылечить, перевешивает их страх, что пациент умрёт. Страх не угодить тебе сильнее. Когда ЭТО случится, — я выделил слово голосом, — никто не знает. Одного ртуть убивает быстро, другого медленно. Вот видишь, царица уже слегла, а ты ещё здравствуешь.
Глаза государя вспыхнули, вызверились, брови сошлись на переносице, грудь задышала глубоко из горла вырвались хрипы.
— Убью! На кол! Порежу на ремни! В масле сварю! — зарычал он.
— Ты, государь, лучше пошли кого-нибудь, чтобы остановить врачевание, пока я лекарства не посмотрю.
— Уверен что полегчает?! — царь посмотрел на меня сурово.
Я отрицательно покрутил головой.
— Я слышал про пророчество северных волхвов. Дед сказал. Что ты теряешь? Сроки определены свыше.
Царь зарычал и закричал.
— Не хочу! Не хочу, чтобы она умирала! Если этих лекарей нельзя пускать к Насте, тогда кого?
— Почему, нельзя? Может они и не ртутью её лечить будут? Может и царица не от ртути занемогла? Я же не знаю!
— Так что же ты?! — Воскликнул царь и замахнулся на меня рукой.
Вероятно по моим глазам он понял, что ударить по мне он не сможет.
— Грозен ты, государь, но всегда ли справедлив? — подумал я, но сказал: — Скажи, государь, я виновник болезни царицы?
1 — Сцеплялка-свалка — разновидность кулачного боя на Руси.
Глава 10
—
— Василий! — крикнул он, и в открывшуюся дверь заглянул рында. — Сопроводи отрока боярина Фёдора к царице в Александровскую слободу. Дьяк!
В дверях появился мужик с коробкой побольше шахматной.
— Пиши, дьяк, подорожную на… — царь задумался. — Одну на сына боярского Григория Васильевича Баранова, де из Москвы направляется в город Слобода в кремль Елены Глинской. Сопровождает отрока — боярина Фёдора Никитича Захарьина к царице с поручением от царя и великого князя всея Руси Ивана Васильевича. Сего дня. Подпишись сам. А другую на этого же Фёдора, де направляется с моим поручением на словах… Ну, ты понял?
— Понял государь! Исполню. Точно — отрока боярина?
— Я сказал!
— Понял, государь.
— Я подпишу вторую грамоту!
Дьяк метнулся к кафедре, стоявшей в углу ближе к окну, положил и открыл свою коробку, разложил бумагу и стал быстро чиркать по ней пером. На первую грамоту вскоре он приложил к воску свою печать, другую поднёс, положив на коробку, к царю. Тот черкнул свою подпись, снял с пальца перстень и, подождав, когда на грамоте образуется лужица чёрного воска, приложил к ней печать с единорогом. Видел я её у него такой перстень на правой руке.
— Ступай! В слободе буду вечером. Там с царицей Сильвестр… Скажи ему, чтобы пристроил тебя хорошо и рядом с Иваном моим. Григорий, проследи, чтобы не обидели отрока.
— Слушаюсь и повинуюсь, государь!
Из того же ящика дьяк ловко свернул грамоты, используя деревянный шаблон, и вложил их в два кожаных пакета, типа сумок, с завязками. Баранов первым взял пакет, в след за ним к дьяку подошёл и я. Ноги мои дрожали, рука тряслась.
— Григорий Васильевич, сопроводи его до двора Головина Михаила Петровича, пусть вещи свои возьмёт, но сначала моему оружейничьему доложи и лошадей возьмите.
— Деду надо сказать, — дрогнувшим голосом сказал я.
— Я сам скажу. Вместе приедем.
Выйдя из царских палат, я едва держался на ногах. Меня так колотило, что Баранов спросил:
— Идти-то сможешь?
Я молча, ибо всё ещё не мог говорить, кивнул, стуча зубами.
— А скакать верхом? Или коляску взять?
Я покрутил головой и наконец-то выдавил:
— Коня.
— Большого или обычного? Нам бы на равных скакать. До Фёдоровского яма на малом конике разом не доедем. Придётся не доезжая десяти вёрст в сельце ночевать, — он пожал плечами. — Ни то ни сё. Да и далее, после Сергиевого посада тоже встать придётся. Две ночёвки получиться. А государь своим поездом нагонит, осерчает.