Философский дневник

Толстой Лев Николаевич

ко, также и пространство, форма нашей жизни. А мы из нее уй-

дем. Как же тогда время.

4) Даже в этой жизни есть нечто в нашей деятельности невре-

менное и непространственное, и оно-то и самое нужное, важное

и благотворное. А мы так привыкли к времени и пространству, что при представлении о загробной жизни переносим их туда.

Времени нет. Есть моя жизнь. А она только написана на вре-

мени. Есть сочинение, а нет строк, букв. Оно написано только

посредством строк

и букв. И то, что хорошее сочинение написа-

но строками и буквами, никак не доказывает того, что дальней-

шие строки и буквы книги будут продолжать сочинение или со-

ставят подобное же сочинение.

385

2 5 Зак 3160

5) Время и пространство и вещество — обман, и мое я —

обман (не обман, а фикция, мечта), а жизнь есть и не обман мое

участие в ней, в не скажу вечной, но вневременной, внепростран-

ственной жизни. И то, что я не «буду» жить в теле после смерти и

что не будет мое «я», не только не уменьшает мою веру в загроб-

ную жизнь, но непоколебимо утверждает ее. То, что я называю и

сознаю своим «я», есть вневременное, одно истинно существую-

щее, — есть — не могу сказать: часть, потому что в части есть

понятие пространства и вещества, но есть сама жизнь. — Надо

бы яснее, да не осилю.

4 фее. 1909. Я. П.

Читал Арцыбашева. Талантлив, но та же неблаговоспитан-

ная литературная небрежность, в особенности в описаниях при-

роды. Маленькие и большие таланты, от Пушкина и Гоголя, работают: «Ах, не ладно, как бы лучше». Нонешние: «Э! не сто-

ит, и так сойдет».

У Арцыбашева не только талант, но и мысли; к несчастью, зная

все неточное, легкомысленное, что думано о вопросах в жизни, они все, и он тоже, поразительные невежды во всем том, что сде-

лано великими мыслителями прошедшего. Они часто с сознанием

своей великой смелости и мудрости позволяют себе по-своему

очень слабо усумниться в том, что исповедуется всеми в их кругу, и не знают того, что не только их сомнения, но все то, что вытекает

из их сомнений, давно передумано и уяснено, так что в этих вопро-

сах уже нет подлежащей открытию Америки. Но все-таки у Арцы-

башева работает — и самобытно — мысль, чего нет ни у Горького, ни у Андреева. Простой талант без содержания у Куприна; у Ар-

цыбашева и талант и содержание. Но все-таки они несравненно

выше Андреева и Горького, особенно Арцыбашев. Рассказ Кровь —

прекрасно. Хорош и Гололобов. Куприян страдает небрежностью

описаний того, чего не знает автор. Ну, довольно об этом.

1) По ощущению того, как это неприятно терпеть, понял —

смешно сказать: в 80 лет — то, что не надо

говорить с другими о

том, что тебя занимает, а ловить то, что их занимает, и об этом

говорить, если есть что.

2) Все яснее и яснее становится для меня то, что наша жизнь

есть не что иное, как только сознание нашей отделенное™, то, что

мы называем своим «я» и что есть не что иное, как только сознание

жизни всего. Для того, чтобы быть отделенным, надо, чтобы было

то, от чего мы сознаем себя отделенными. А это-то то, от чего мы

386

сознаем себя отделенными, мы не можем понимать иначе, как бес-

конечным в смысле матерьяльном, и не можем понимать иначе, как нераздельным с собою в смысле духовном.

Вот это-то нераздельное со мной и есть то, что мы называем Бо-

гом. Если позволить себе приписывать по установившейся привыч-

ке намерения этому Богу, то Он дает нам этой нашей отделенностью

и сознанием нашей духовной неразделенности со всем, дает нам

жизнь и ее благо. Смерть есть прекращение сознания отделенности.

Чем оно заменяется? Уничтожается ли только это сознание? Одно

несомненно, что оно, то сознание себя, не может уничтожиться, по-

тому что одно есть. Кроме него, ничего не существует. (Неясно.)

Вечер. Все думаю о том, что писал нынче утром. Да, если мы

сознаем себя отделенными, то это от того, что мы были (слово:

«были» неверно, потому что выражает время тогда, когда дело

идет о вневременном) нераздельными, или скорее: то, что мы со-

знаем себя отделенными, это только иллюзорное, или «времен-

ное» сознание, а в действительности мы не перестаем быть одно

со всем (на религиозном языке это значит, что в нас живет Бог).

Эта-то одновременная отделенность и нераздельность дает нам

власть, свободу, всемогущество, дает нам жизнь и ее благо. Так

что смерть есть только уничтожение иллюзорного, временного

сознания отделенности. Заменится ли оно другим сознанием или

нет, мы не знаем и не можем знать и не должны знать, потому что

знание это уничтожило бы свободу нашей жизни. (Все неясно.) Да еще то хотел записать, что деятельность во имя сознания

нераздельности есть высшая, всегда свободная и дающая благо

деятельность. Деятельность же во имя сознания отделенности ис-

полнена всегда страданий, страхов, неудовлетворенных желаний.

3) Еще хотел записать то, что я волей-неволей принужден ве-

рить, что мне сделали какую-то несвойственную мне славу важно-