Folie a Deux
Шрифт:
Я зажмуриваюсь, чтобы попытаться вернуть себе часть утраченного равновесия, но когда открываю глаза вновь спустя некоторое время, то тут же хочу моргнуть пару раз. Потому что моему взгляду предстаёт что-то странное. Невозможное. Немыслимое. Я ведь видела, как Андерсон стиснул перила почти до побелевших костяшек. Левая рука была у меня на виду. Я не заметила никаких отличий. Но теперь, когда она чуть вытянута вдоль конструкции, одно единственное отличие буквально бросается в глаза пустотой там, где её вообще не должно быть.
— Где твоё кольцо?
Он одёргивает руку, словно от огня. Отступает прочь и садится
— Всё, что тебе нужно знать, Моника, это то, что оно не здесь. Не порти этот день. И вообще не задавай вопросов, которые тебя не касаются.
— Так в твоём понимании выглядит отсутствие правил? То, что их сменяют условия? Для меня это одно и то же.
— Моника. Я сказал, что мы попробуем, но ничего не обещал. И предвосхищая твой, возможно, следующий вопрос, нет, я не уверен, что пойду гулять с тобой по городу, выключив телефон. Это всё иллюзия, что я перестану контролировать подчинённых и свою жизнь. Сладкая фантазия. Или сон. Называй, как хочешь, — он говорит, не прерываясь даже на секунду. Будто отрепетировал эту фразу, как какую-то речь. Написал её внутри своей головы на всякий случай. И теперь, когда он настал, решил, что это самое подходящее время, чтобы меня что, отрезвить? Поставить на место? Напомнить, что я забываюсь?
— То есть мне лучше проснуться?
— Пробуждение всегда неизбежно, — всё-таки сняв очки, он кладёт их на столик между креслами и впервые с того момента, как мы встретились в фойе, смотрит на меня без затемнённой преграды. Я отворачиваюсь к океану, не выдерживая тяжёлого взгляда. Мне стоило знать лучше. Быть готовой к тому, что, вероятно, не является ложью в общепринятом понимании, но всё же ощущается именно ею.
— Ты ведь не сделаешь то, о чём я попросила?
— Разве ты слышала, чтобы я что-то говорил об отрицательном ответе?
— Нет, — качаю головой я, но всё равно не могу осознать, что человек, иногда говорящий жёсткие, пусть и правдивые вещи, это всё тот же мужчина, который накануне поздно вечером чуть ли не молил меня остаться тут. Перемены в настроении по идее уже не должны вызывать во мне удивление. Но почему-то ощущения каждый раз, как в первый. Непонятная обида. Глупая тоска. Разочарование?
— Тогда, поскольку мы, кажется, многое прояснили, давай закажем еду в номер. Что ты хочешь?
Я не уверена, что хочу что-либо в принципе. Но выбираю роллы и спустя некоторое время повторяю с ними одни и те же действия, несмотря на отсутствие должного аппетита. У Андерсона же с этим нет никаких проблем. Разрезая мраморную говядину на кусочки, нож так периодически и задевает тарелку. Этот звук сводит меня с ума. Нещадно проходится по нервам, раздражая их. Я не вегетарианка, но избегаю смотреть на мясо по соседству с рисом. Или просто не могу сейчас видеть самого Райана Андерсона, сидящего напротив меня за деревянным столом в гостиной. Но гнетущая тишина не совсем внятного происхождения подходит к концу посреди очередного раза, когда я окунаю ролл в соус прежде, чем достаю обратно.
— Я не подпускаю женщин настолько близко.
— Очень даже подпускаешь. Иначе у тебя бы не было детей, — отвечаю я, бесспорно понимая,
Желание есть исчезает окончательно. Я откладываю палочки на салфетку, чтобы не пачкать стол. И примерно представляю, как наверняка выглядят мои действия со стороны. Глупо и нелепо. Это, вероятно, то, что думает про них Райан Андерсон. Зачем поддерживать чистоту и вести себя культурно, когда за такие деньги после твоего отъезда весь номер всё равно приведут в порядок, не пропустив ни единого пятнышка где бы то ни было?
— Они и являются одной из причин, по которой я не выключаю телефон или звук на нём даже ночью. Но это было давно, Моника. И это другое.
— Да, другое… — я чуть не говорю, что, конечно же, всё иначе, когда, по крайней мере, первым ребёнком ты уж точно обзаводишься по банальному залёту, а потом, возможно, и женишься лишь из-за него. Но мне хватает времени прикусить себе язык в переносном смысле. Хотя я и знаю, что Грейс ничего не грозит. Даже в том случае, если бы я проболталась, у Райана Андерсона всё равно бы не получилось заткнуть рот родной сестре. Как бы он объяснил, откуда ему известно о том, что она слишком словоохотлива? Правильно, никак. Досталось бы только мне, и всё. За неосмотрительность или попросту глупость.
— Хорошо, я перефразирую. С тех пор я больше никого не впускаю так. Ты посмотришь на меня или нет? Я пока ещё прошу. Но ты же знаешь, что я могу и по-другому, Моника.
— Хочешь, чтобы я сначала проверилась? Предоставила тебе доказательства, что здорова и ничем тебя не заражу? Если проблема в этом, то я займусь всем сразу же, как только вернёмся в Нью-Йорк.
— Думаешь, я считаю, что раньше ты трахалась, с кем попало, и теперь можешь быть больна?
— Иначе я просто не знаю, зачем тебе так мучительно долго думать над моей просьбой.
— Да ты вообще ничего не знаешь, — сдёрнув салфетку со своих колен, он швыряет её на стол. И смотрит так, будто я хочу его уничтожить, а ему нужно любой ценой меня опередить. Не допустить, чтобы я сделала с ним что-то подобное. Вот же ерунда. Я ведь никто. Он не может бояться просто очередную женщину.
— А кто в этом виноват?
— Это может занять до хрена времени. Возможно, даже не один месяц, — и вот так после полного игнорирования моего вопроса я всё резко и быстро понимаю. Как будто кто-то прочистил мне затуманенные вожделением мозги и вернул способность ясно мыслить.
— Всё, можешь не продолжать. Ты не только не подпускаешь к себе, но ещё и твоё время слишком дорого стоит, чтобы отдавать его кому-то в таком количестве, когда это, возможно, будет совершенно впустую. Не говоря уже о том, что скоро ты наверняка всё-таки насытишься и захочешь оставить это позади. Забудь. Я всё равно не особо и надеялась.
— Куда ты, чёрт возьми, направляешься?
— Найти себе другой номер. А вообще не твоё дело.
Я выхожу из люкса, но вопреки своим словам иду вовсе не на ресепшен, а спускаюсь на улицу, к бассейну. Около него совершенно пустынно и тихо. Разумеется, за исключением шума волн, обрушивающихся на берег. Отсюда тоже можно видеть океан. Конечно, не так хорошо, как с балкона верхнего этажа, но воздух везде одинаков.