Foot’Больные люди. Маленькие истории большого спорта
Шрифт:
Помолчал немного и продолжил:
– А я про себя так сказать не могу.
Зал засмеялся. Впервые за вечер.
Прочие тосты были иными. В каждом из них звучала одна мысль: как много вы сделали для футбола. И никто не говорил о будущем.
– О будущем? А его просто нет, – сказал Сергей Александрович Фурсенко Хиддинку на их единственной встрече за обедом, когда Гус задал ему этот вопрос.
Казалось, что у Толстых будущего тоже нет. Впереди – заслуженная пенсия. Может быть, почетное место в ЦС «Динамо». А уже в августе он стал исполнительным директором Олимпийского комитета. Чтобы через год
Николай Александрович продержался почти три года, хотя слухи о его отставке поползли практически сразу после назначения. Не так давно один мой приятель рассказал, что ушел с хорошей должности только потому, что перед ним была поставлена задача «мочить Толстых» и на реализацию отводилось время до мая 2013-го.
На встречах с журналистами Толстых периодически говорил что-то «не для прессы», и чем дальше, тем чаще шутил про приближающийся пенсионный возраст. Не знаю, что это было – желание посмотреть на реакцию пишущей братии или просто потребность чаще проговаривать ту мысль, которая беспокоила его крепко сидящей занозой. И очень много было обстоятельной монотонности, которую не все могли выдержать до конца встречи.
Я как-то спросил его на одном из таких собраний: почему он так редко шутит, с его-то феноменальным чувством юмора?
Он посмотрел на меня и ответил:
– Нельзя. А то имидж несгибаемого борца разрушу.
И захохотал вместе с нами, привычно подрагивая при этом плечами.
В его папках, с которыми он не расставался никогда, должно быть, имелось много интересного. Но публике демонстрировался только листок-другой и, как правило, издалека. Мы каждый раз подсознательно ждали на этих встречах, что вот-вот и падет пелена хотя бы одной тайны, от которой все мы вздрогнем.
А она все не падала.
Весной 2013-го, когда мы прилетели в Лондон, сборная тренировалась на базе «Челси». Толстых, стоявший рядом со мной, начал говорить о своей борьбе. О желании сделать футбол чище. Говорил о принципах Качалина, Якушина, Бескова. О том, что это его путь и даже более того – судьба. Его миссия.
В Олимпийском комитете он получал на порядок больше и жил достаточно спокойной жизнью чиновника высокого уровня. Но он оставил эту стабильность, чтобы вернуться в футбол и постараться вернуть футбол к тому миропорядку, который считал единственно возможным.
Мир вокруг давно уже был иным. Настолько, что в нем сам Толстых оказался иным, человеком из другого времени. Не устаревшим, а просто несовременным. Но ему казалось, что это не так. Что должен измениться мир, а не он сам. А так быть не могло, и это противоречие было более сильным, чем любое другое.
Насколько я знаю, он живет в небольшой квартире. Когда я вспоминаю об этом, то думаю не о его образе бессребреника, который во многом зиждется на его знаменитых поездках в метро, а о другом. О его папках и их содержимом. Кабинет Толстых представлял собой сложную систему архивов, где не только стол и шкафы, но и пол был заставлен папками и коробками. Он каким-то чудом ориентировался в них, безошибочно помня, что где лежит.
Где они будут лежать теперь, когда кабинет
Несколько лет назад мой друг Дима умер. Умер внезапно, оставив меня с вопросом: как бы все пошло дальше, если бы он был жив? Он был беспрекословным авторитетом для Толстых. Как и для всех нас.
Когда Фурсенко закрыл ПФЛ, Дима сказал:
– Это поражение мы обратим в победу.
Я ему не поверил, а все получилось именно так. Но до третьего сентября 2012-го он не дожил. До того дня, когда на конференции РФС Толстых обнимали и аплодировали ему. Так же, как и обнимали и аплодировали вчера. Только тогда он ушел через парадный вход, а вчера через черный.
Четвертый президент РФС. Не досидевший до конца своего срока, как и каждый из его предшественников.
Суд над Гусом Хиддинком
Было шестое марта. А может быть, седьмое. Холодный такой день. Пока дошли из РФС до кафе на Больших Каменщиках, успели замерзнуть на колючем весеннем ветру. Да и весеннем ли? Первые дни марта в Москве – еще далеко не весна.
Люди шли нам навстречу окрыленные. Как и те, кого мы смогли обогнать. С бумажными пакетами в руках, иногда с целлофановыми. Я на Восьмое марта всегда покупал цветы именно восьмого, поэтому мог позволить себе не отвлекаться на прохожих и на мысли о доме.
Мой друг Дима Пасынский тоже умел не отвлекаться. Он говорил о злободневном. Три дня назад сборная простилась с Хиддинком. Выездной матч в Венгрии, вряд ли кому нужный, но запланированный заранее, а потому неизбежный. Автобус, остановившийся на пути в Будапешт из Дьера. Вышедший Гус, выбежавшая за ним команда. Я смотрел на все это и невесело думал: «Ну вот и все, больше я его не увижу». И всю дорогу домой я прощался с теми удивительными четырьмя годами.
Наша сборная не попала на чемпионат мира. Хиддинк понимал: после декабрьской жеребьевки Евро-2012, на которой новый президент РФС Сергей Фурсенко не отходил от тренера сборной Бельгии Дика Адвоката, для него нет будущего в России. Написал об этом в своей колонке в голландской газете «De Telegraaf».
Я шел и вспоминал, как ему скандировал русский сектор на стадионе: «Только Гус, и только победа!» Вспомнил матч с Англией в «Лужниках», игру в Израиле, победу в Андорре, ночь в Базеле после четвертьфинала с Голландией. Вспомнил опустошение после Марибора.
Дима спросил, о чем я задумался, и я, заходя в кафе, рассказал ему о той мозаике, которая пронеслась в моей памяти.
Подошел официант. Мы здесь бывали часто, поэтому заказали быстро, не глядя в меню. Официант ушел. Дима помедлил, подумал и сказал:
– Вот ты пьесу о футболе пишешь. О судьбе русского тренера в провинции.
– По заказу режиссера, – добавил я.
Он посмотрел на меня внимательно.
– Напиши другую. Есть тема поважнее и поинтереснее.
– Какая?
Дима взял булочку, положил ее на скатерть перед своей тарелкой. И разложил напротив нее солонку, перечницу, вилки, ножи, зубочистки.
– Это что? – спросил я.
– Это сцена, – сказал он и поднял булочку. – Это Гус.
Затем он по очереди коснулся других предметов.