Фотографирование осени
Шрифт:
две недели не показывалась из дому в синяках — она тоже его
простила. По правде говоря, редкий урод был Длинный до сво-
ей болезни.
Теперь-то всё переменилось, он даже ко мне приходил за
прощением, правда, не сразу, тянул почти до последнего, хотя
никто так и не увидел этого его последнего, последних его ми-
нут, он живёт и живёт, правда, всё время лечится. Мы с Башга-
ном всё гадали, придёт он или нет, точнее, брат даже больше
мной Длинный тоже виноват, и даже сильнее всего передо
мной виноват, то есть, я не забыла, а как-то не особенно так
вспоминала, если всё время думать о тех, кто тебе подгадил, то
времени больше ни на что не останется. Длинный, кстати, мог
бы и не приходить к нам, он уже давно понял, что заявление на
него тут никто писать не собирается, он ещё сразу же после то-
го случая приходил ко мне с шоколадкой, но Башган не пустил
его даже в калитку, он бы его побил, но Длинный с первого
удара упал, а потом стал на колени, почти что лёг, текла кровь,
Башган отвернулся, ему стало совсем худо, потом он сказал, что
чуть кишки не выплюнул. А Длинный так и стоял у всех на ви-
ду, с шоколадкой в руке, и ревел белугой — отправляться по
этапу очень не хотелось. Брат смотрел-смотрел на него, хотел
побить, но я не разрешила из окна, ему надоело, он и ушёл, а
Длинный постоял ещё минут пять, и тоже ушёл, только какой-
то смешной походкой, ноги-то отсидел до мурашек внутри. Так
я и не подала никакого заявления, хоть Башган ещё долго вор-
чал на эту тему, в другое время он бы орал, но не в этом случае,
и мне всю зиму было не в чем ходить — пальто тогда так зама-
залось в креозоте и в чём-то ещё, что я его сразу сожгла. Прав-
да, Башган продал свой компьютер и купил мне новое, розовое,
очень красивое, оно так и висит в шкафу, брат ни за что не со-
глашается его продать обратно, думает, я ещё надену, но уж
фигушки, с тех пор я и думать забыла и о пальто, и о юбках, и о
красивых белых кофточках, я их больше не ношу. Иногда дома
я влезаю в это пальто, всё-таки оно мне очень идёт, но на улицу
не выхожу в нём никогда. И вообще стараюсь не выходить в
тёмное время суток, по вечерам меня встречает Башган, мы за-
ранее договариваемся, по каким улицам пойдём, к тому же те-
лефоны пока ещё никто не отменял. Но всё равно я боюсь
наряжаться во что-нибудь очень уж женское и прокалывать
уши, тем более, ходить в юбке вечером, эту охоту у меня отбил
тогда Длинный, когда мы повстречались с ним на железке, всё-
таки, если бы я крикнула, всё
лучше, но в том и дело, что голос в одну секунду пропал, и я
смогла только молча обернуться и немного заехать ему в нос.
Это и правда был слабый удар, из-за неожиданности, ещё никто
у нас не слышал о такой подлости, чтобы кто-то нападал сзади
на девчонку, трогал её сзади, такого не было. Но Длинный то-
гда только недавно переехал к нам на станцию, у него не было
никого железнодорожников, честной рабочей косточки, и он
поэтому всегда был каким-то уж совсем отморозком — так все
говорили, и так и было. Но никто не знал, до какой степени, это
я поняла первая, когда развернулась, чтобы вдарить ему, и
увидела Длинного. Он тоже понял, на кого напал, и из-за этого
повалил меня на землю, то есть, на шпалы, потому что по-
встречались мы с ним в тупике, я тогда искала там маму. Он
наверно хотел забить меня до смерти, чтобы я не сказала ни-
кому про него, а я хотела заорать на него, но голос пропал и не
работал, в горле было горячо, и получался только какой-то сип,
а жаль, потому что совсем недалеко были рабочие. Он стал бить
или душить меня, я не очень поняла, но было страшно, и я не
могла ни крикнуть, ни хотя бы поднять на него руку, хоть он и
не держал ни руки, ничего, теперь я думаю, может быть, он во-
обще просто стоял рядом? Как-то плохо помнится. Пнуть тоже
не выходило, я зашла в этот тупик перед школьным вечером,
то есть, нарядная, в своей длинной юбке, кто же знал, что при-
годится пнуть. Мне надо было отдать маме ключ от дома, я то-
гда как раз потеряла свой и ходила с маминым. Он всё давил и
давил и вдруг вскочил и убежал. За ним кто-то погнался, но он
успел быстрее, а ко мне подбежали мужики с маминой работы,
подняли, спросили, кто это был, но я начала реветь и ничего им
не сказала, маму отпустили домой раньше, и мы вместе пошли.
По дороге я всё ревела, а дома мне захотелось подстричь все
волосы на голове — от них сильно пахло пропиткой для шпал,
и я подстригла мамиными портновскими ножницами, очень
коротко, но всё равно пахло. Пальто по кускам запихнула в
печь, мама не ругалась, она помогала, и Мелкий тоже помогал,
ему было грустно тоже, и он тоже хотел сжечь и своё, но мама
не разрешила, я ревела, и он иногда обнимал меня и всё загля-
дывал в печку посмотреть на огонь, как горит тряпичное. Баш-
ган пришёл вечером, узнал обо всём и закричал громко, заорал,