Фрагменты студенческой биографии
Шрифт:
Глухо застонав, Вера Павловна, Вовкина мама, откинула одеяло, включила ночник и, сунув ноги в шлёпанцы, побрела на кухню. Выйдя в коридор, она заметила, что из-под двери комнаты сына сочится свет. Вера Павловна на цыпочках подкралась к двери и заглянула в щёлку.
Вовка сидел за столом, склонившись над учебником, и в полголоса читал:
– «Кондратий Фёдорович Рылеев родился 18/29 сентября 1795 года...»
«Чудеса! – подумала Вера Павловна. – Три часа ночи, а он не спит! Учит!..»
«Значит, – утешала она себя, на цыпочках возвращаясь в спальню, – шанс ещё есть!»
ДНЕВНИК
В семье не без урода, гласит народная мудрость. Мудрость студенческая добавляет, что на курсе без него тоже не обходится. И добавляет совершенно справедливо. Взять, к примеру, Пашу Дятлова. На первом курсе литфака он, несомненно, был тем самым «уродом». Правда, в глаза это совсем не бросалось: Паша старался быть (и был) хитрым уродом. В глаза бросалась лишь его нарочитая прилежность, добросовестность и примерность – эдакое образцово-показательное поведение: учился Паша на одни пятёрки, лекции ни при каких обстоятельствах не прогуливал, матом не ругался, водку не пил даже по праздникам и вечерами никогда не ходил вместе с другими парнями под окошко женской душевой. Всё это, конечно, было ненормально и подозрительно, но – не наказуемо. Наказуемо было другое – то, о чём знали только сам Паша да ещё толстая потрёпанная тетрадка с надписью на обложке: «ДНЕВНИК», – куда Паша практически ежедневно записывал такое... Впрочем, судите сами. Вот несколько последних записей из этой тетрадки.
«20 марта, понедельник.
На перемене между первой и второй парами Волкова предложила Редискиной и Семёновой «посидеть» вечером в кафе, – «обмыть» новые сапожки... И это – наша староста!! Кошмар!! Разве можно допускать, чтобы такую ответственную и почётную должность занимала... алкоголичка!
* * *
На выразительном чтении Клюева читала отрывок из «Евгения Онегина». Произнося строки
Какое низкое коварство
Полуживого забавлять, –
она сделала выразительный жест в сторону Юрия Петровича. Юрий Петрович ничего не заметил и поставил ей «отлично». Посмотрим, поставит ли он ей «отлично» на экзамене, – после того, как узнает о её поступке...
* * *
Алёшин тайком положил дохлого таракана в косметичку Семёновой...
* * *
У Петровой из кармана выпала зажигалка. Значит, Петрова курит. А говорила, что нет!
* * *
На зарубежке Игнатова десять раз написала на листочке: «Жора Муромцев», – потом тайком поцеловала листок и порвала его... С ума сойти! Девке двадцать лет скоро, не один уже, наверное, аборт сделала, а вот надо же – листочки целует, как первоклассница! Дура...
* * *
Алёшин
«21 марта, вторник.
Сегодня на психологии Евгений Викторович отчитал Игнатову: она, вместо того чтобы конспектировать лекцию, переписывала рецепты из какого-то журнала... Когда Евгений Викторович отвернулся, Игнатова показала ему язык. Безобразие! Такое поведение нельзя оставлять безнаказанным. Иначе в следующий раз она уже не язык покажет, а... Сказать стыдно!
* * *
Плавкин разбил цветочный горшок. И не признался!
* * *
Носов плюнул на пол в аудитории № 88. Никто не заметил. Но если плевок до вечера не испарится, можно будет предъявить как вещественное доказательство...
* * *
Шилин написал на парте карандашиком матерное слово, а потом стёр.
* * *
Алёшин написал на доске: «Хочу домой!!!» Носов тайком стёр «домой» и написал: «Скворцову!!!»
* * *
На перемене между второй и третьей парами Алёшин устроил драку. Ему, видите ли, не принесли извинений за какое-то там обидное слово, и он потребовал сатисфакции. В результате были разбиты:
а) два цветочных горшка,
б) одна лампочка,
в) одна оконная фрамуга,
г) лицо Гришаева.
Девчонки принесли новые цветочные горшки из общежития, Шилин и Плавкин раздобыли лампочку и стекло для фрамуги, Гришаева тайно отправили в поликлинику. Думают: все следы замели, никто ничего не узнает! Как бы не так, мои милые! Сегодня же декану станет известно обо всём! И достанется вам, ребятки, на орехи! Особенно Алёшину!.. Представляю, как...*»
Паша как раз заканчивал эту запись, когда к нему подошли Лёха Шилин и Стас Алёшин.
– Что ты там всё пишешь, Пах? – поинтересовался Стас. – Роман, что ли?
Паша вздрогнул и машинально накрыл тетрадку ладошками. Но тотчас отдёрнул руки, сообразив, что скрытность наверняка вызовет любопытство, покраснел как рак и деланно улыбнулся – эдакой очаровательной гуинпленовской улыбкой.
– Роман, – подтвердил он, не придумав ничего другого. – О студенческой жизни... Так, ничего интересного...
– Ну, пиши–пиши, – улыбнулся Стас. – Может, «Буккера» получишь...
– Или даже Нобелевскую, – с нарочитой серьёзностью произнёс Лёха.
«Нобелевскую – вряд ли, – усмехнулся про себя Паша, провожая однокурсников недобрым взглядом. – А вот парочку халявных пятёрок – это очень даже может быть!..»
...На следующий день Пашу Дятлова во время лекции вызвали в деканат. Он ушёл, оставив все свои вещи в аудитории, и вернулся только к началу следующей пары. По дороге обратно ему посчастливилось стать свидетелем того, как две его однокурсницы в полупустом коридоре разрисовывали висящие на стенде фотографии преподавателей. Поэтому, войдя в аудиторию и сев на своё место, Паша первым делом раскрыл дневник, собираясь сделать в нём очередную запись.