Фрося
Шрифт:
Подвода с Фросей буквально подлетела к добротному дому, где жил врач
Меир со своей молодой женой Ривой. Степан начал неистово колотиться в
запертые на ночь ворота. Ему открыла калитку запыхавшаяся, явно
беременная жена доктора, и, узнав в чём дело, распахнула настежь ворота,
впустив на двор Степана с подводой, на которой корчилась от боли
рожающая женщина.
Вслед за молодой хозяйкой Степан внёс в дом Фросю и уложил на
указанный ему
По зову Ривы в комнату вбежал молодой врач совершенно несолидного
возраста и вида, с взъерошенными после сна чёрными кудрями. Посмотрев
на Фросю, сразу оценил положение, выпроводил из комнаты в прихожую
Степана, на ходу отдавая жене какие-то распоряжения.
Наступило утро, а Фрося всё не могла разродиться, нечеловеческие крики
роженицы сотрясали стены дома. Молодая, уже на солидном сроке
беременности жена доктора почти не отходила от Фроси, смачивая губы ей
водой, обтирала тело мокрым полотенцем и следила за состоянием пульса и
кровяного давления.
Всё чаще в комнату, где лежала Фрося, входил и выходил с озабоченным
видом молодой врач, отмахиваясь от вопросов мужа, картавя:
– Простите, не до Вас, дорогой, не до Вас...
Степан бегал по двору, курил одну за другой цыбарку и иногда с его глаз
текли слёзы.
Уже под вечер во двор к нему вышел врач и уставился на Степана
уставшими выпуклыми глазами и спросил напрямик:
– Кого будем спасать, а то скоро и спасать будет некого...
Степан ковырял сапогом землю и молчал, врач смерил его осуждающим
взглядом и изрёк:
– Попытаюсь спасти обоих. Если не получится и если меня отдадут под
суд, позаботьтесь о моей жене и ребёнке...
Родить нормально Фрося уже не могла. Ребёнок рвался наружу, роженица
от боли и потери крови потеряла сознание, а пуповина, обкрученная через
тельце малыша, сделали роды невозможными.
И Меир решился на операцию, которую до сих пор никогда не делал, а
только читал о редких удачных случаях Кесарева сечения.
И вот марля с морфием на лице у Фроси, ассистирует врачу его молодая
беременная жена, уговорившая мужа на эту операцию. Скальпель разрезает
кожу на животе, и начинается борьба за жизнь...
Глава4
Меир отлично сознавал весь риск, и из специальной литературы знал, что лишь пятая
часть женщин после такой операции остаётся в живых, но он не мог отказать Фросе в
праве на жизнь. Хотя он ставил под угрозу благополучие, и возможно, даже
семьи.
Об этом он сообщил Риве, почему-то нисколько не сомневаясь в её ответе, потому что
прекрасно знал свою обожаемую жену:
Ривочка, ты осознаёшь степень ответственности, ведь не дай бог что, и наша участь будет
незавидной.
Ты же видела этого мужлана, если что не так, у нас прямая дорога в Сибирь, а то и того
хуже...
– Милый Меирчик, ты же великолепный хирург и господь тебе поможет, посмотри какая
она красивая и какая она несчастная, мужу, такое чувство, безразлична её судьба, он
только о ребёнке, похоже, беспокоится...
– Дорогая, я ведь могу без проблем освободить женщину от плода, и тогда её жизни
ничего не будет угрожать...
– Меирчик, но ведь есть шанс спасти жизнь обоим, я верю в силу твоего таланта, я
уверенна ты это сделаешь успешно, ведь какое будет для неё горе, потерять втаких муках
выношенного ребёнка...
А если бы я была на её месте...
– Я бы спасал вас обоих...
– Так представь, что это я...
Лицо эскулапа приняло одухотворённое выражение и смелым движением руки, он нанёс
на низ огромного живота роженицы вертикальный надрез.
Нет смысла описывать течение этой сложной операции, которую делали ещё много веков
назад, но в результате которой, чаще всего мать погибала, да и младенца далеко не всегда
удавалось спасти.
Уже через четверть часа Меир подал Риве спасённого от пут пуповины, почти
задохнувшегося и захлебнувшегося ребёнка, а это был мальчик, а сам продолжал бороться
уже за жизнь женщины.
Рива бережно обтёрла тёплой влажной пелёнкой тельце малыша, тихонько шлёпнула его
по попке, и мальчик зашёлся таким криком, что и Степан услышал на улице, и улыбка
осветила мрачное его лицо.
Рива уложила быстренько завёрнутого в пелёнки малыша и вернулась к операционному
столу, где Меир испачканный кровью и слизью, своими тонкими изящными пальцами
колдовал в чреве опавшего после извлечения плода, живота.
Уже с помощью своей незаменимой ассистентки он наносил и наносил один за другим
шов, и молил бога, что бы хватило у пациентки сил, крови и везения.
Все швы внутри завершены, последний стежок на коже живота, и врач сорвал с лица
Фроси марлевую тряпочку, смоченную морфием.
Отойдя от операционного стола, он с хрустом потянулся, и швырнул резиновые перчатки
в мусорный бачок:
А теперь будем молиться мы нашему, а они своему богу.